Габриель Ферри - Обитатель лесов Страница 58

Обе веревки сплели вместе концами так, что они могли держать несравненно большую тяжесть, нежели вес человека. Один конец Ороче обмотал вокруг себя, между тем как другой был обвит несколько раз вокруг молодого дуба, корень которого прорастал сквозь трещины в скале; кроме того, конец этот придерживал еще Барайя.

Без помощи тщедушного деревца роль Барайи могла стать столь же опасной, как и роль Ороче, так как тяжесть последнего могла легко увлечь его в бездну.

Удостоверившись, что веревка хорошо прикреплена, Ороче стал понемногу спускаться вниз, цепляясь за каменные уступы и стараясь ставить ноги в расселины скал. Спустя несколько минут он достиг, наконец, желанной цели. Сперва его ноги, а затем и руки коснулись золотого самородка.

Судорожно сжатыми пальцами схватил гамбузино самородок, но тот не поддавался его усилиям. Однако Ороче удалось оторвать его от породы. Он был столь велик, что даже двумя руками едва можно было обхватить его; от одного неловкого движения самородок, сдвинутый со своего основания, мог скатиться в бездну.

Ороче едва перевел дух, так же, как и нагнувшийся над ним Барайя.

Эхо повторило в пропасти два крика — крик торжества Ороче и его товарища: золотой слиток засверкал в руках гамбузино.

— Ради Бога, тащите меня скорее наверх! — закричал Ороче дрожащим голосом. — У меня в руках до шестидесяти фунтов тяжести. Уф! Я вовсе не думал, что у меня достанет на это сил!

Барайя сначала потянул веревку с судорожной быстротой, но потом усилия его ослабели, пока наконец он не перестал тащить вовсе.

Руки Ороче еще не могли ухватить край скалы.

— Эй, Барайя, подтяните меня еще немного! — воскликнул Ороче. — Натяните веревку потуже.

Но Барайя не шевелился.

Дьявольская мысль промелькнула у него в голове.

— Передайте мне этот кусок золота, — произнес он, — он отнимает у вас силы, а я совсем изнемогаю.

— Нет, нет, тысячу раз нет, — крикнул гамбузино, у которого от страха выступил холодный пот, — скорее я отдам вам мою душу, — продолжал он, крепко прижимая самородок к груди. — Вы непременно бросите веревку.

— А кто вам сказал, что я ее не брошу сейчас? — произнес глухо Барайя.

— Ваша собственная выгода! — отвечал Ороче, голос которого дрожал от изнеможения.

— Хорошо, я не опущу веревки, но с одним условием: я должен получить этот самородок один… только один, понимаете ли вы меня? Отдайте мне его… а то я вас сброшу в пропасть.

Трепет ужаса, пробежавший по всему телу Ороче, проник до самых его костей. Была минута, когда несчастный проклинал свою безумную доверчивость при взгляде на бледное лицо Барайи. Он сделал попытку подняться на край скалы, но тяжесть, находившаяся у него в руках, парализовала силы.

Наконец Ороче обессиленно сник.

— Я должен иметь золото, понимаете ли вы меня? — сказал опять Барайя. — Я хочу его иметь, не то я опущу веревку… или перережу ее.

И он вынул из ножен длинный, острый нож.

— Скорее я умру, — воскликнул Ороче, — пусть скорее пропасть поглотит меня и этот кусок!

— Вы можете выбирать, — повторил злодей, — или золото, или ваша жизнь.

— Га! Вы меня убьете и в том случае, если я вам его отдам.

— Очень возможно, — объявил Барайя, принимаясь медленно разрезать один за другим пряди лассо, на котором держался гамбузино, и каждый раз крича ему притом, что еще есть время одуматься.

Глава XXIV

Но возвратимся к тому месту, где мы оставили наших главных героев.

Диац скоро стряхнул с себя тягостное уныние, овладевшее им после поражения.

— По существующим на войне законам, я ваш пленник, — сказал он, гордо поднимая голову, — и мне хотелось бы знать, что вы станете делать со мной?

— Вы свободны, Диац, — сказал Фабиан, — свободны с условием, которое, впрочем, ни в каком случае не нанесет ущерба вашей свободе.

— С условием, но с каким? — дернул бровью искатель приключений.

— Чтобы вы никому не говорили о существовании этой золотой долины.

— Пусть богатства этой долины останутся навсегда похороненными в этих пустынях, — ответил Диац, — я клянусь не выдавать никому их существование.

— В таком случае вы можете удалиться, — сказал Розбуа.

— Нет, если вы позволите, я останусь еще здесь, — возразил искатель приключений. — Мне хотелось бы слышать, в чем вы обвиняете этого человека. Я сниму с него оковы, но клянусь, что он не сделает даже попытки спастись бегством.

Розбуа согласился на эту просьбу. Педро Диац подошел к дону Эстевану, глаза которого еще светились гордостью, но при виде спутника выражение грусти отразилось в чертах его лица.

Диац снял оковы, наложенные на дона Эстевана, уверяя, что он не убежит, и оба подошли к охотникам.

— Граф Медиана, вы видите, я вас знаю, — сказал Фабиан, подходя с обнаженной головой на расстояние двух шагов к испанцу, который также остановился, — и вы, в свою очередь, должны знать, кто я.

Дон Антонио стоял прямо и неподвижно, не отвечая своему племяннику.

— Я имею право стоять пред королем Испании с покрытой головой, этим преимуществом я намерен воспользоваться и в отношении вас, — сказал он. — Я имею также право отвечать только тогда, когда нахожу это нужным, и этим я намерен тоже воспользоваться. Считаю нужным предупредить вас в том.

Несмотря на этот гордый ответ, дон Антонио невольно подумал, сколь большая разница между юношей, ставшим теперь его судьей, и тем ребенком, который двадцать лет назад плакал перед ним в кроватке спальни замка Эланхови. Юный орел стал могучей птицей и держал теперь его в своих когтях.

Взоры обоих Медиана встретились, подобно двум скрестившимся мечам, между тем как Диац, стоя в стороне, смотрел с удивлением, смешанным с уважением, на приемыша гамбузино Арелланоса, который сразу так вырос в его глазах.

Дерзкий искатель приключений с нетерпением ждал разъяснения разыгравшейся перед ним драмы.

Фабиан горд от природы не меньше, чем дон Антонио.

— Пусть будет так, — ответил он, — но, может быть, вам не следует забывать, что право сильного сейчас не пустой звук.

— Вы правы, — возразил дон Антонио. Несмотря на кажущееся спокойствие, он внутренне содрогался от гнева и горя. — Потому-то я и буду отвечать на ваши вопросы, но лишь для того, чтобы сказать вам: я знаю о вас более того, что некий злой дух вернул вас к жизни, чтобы вы воздвигли преграды между мной и той целью, которую я лелею.

Бешенство мешало ему продолжать.

Запальчивый юноша побледнел при этих словах дона Антонио, но снес терпеливо обиду, нанесенную ему убийцей его матери.