Александр Дюма - Изабелла Баварская Страница 58

И впрямь, король был очень бледен, его била дрожь, казалось, он вот-вот лишится чувств.

Спустя минуту, следуя приказу, свита короля разделилась на три группы, образовав, таким образом, треугольник: беззаветно преданный Бернару Дюпюи и оба капитана повернули к Венсену, чтобы передать королеве приказ об изгнании; Танги Дюшатель вместе с пленником, все еще бывшим без чувств, возвращался в Париж, а король, возле которого остался д’Арманьяк, поддерживавший его, чтобы он не упал, направился в Сент-Антуанское аббатство, дабы испросить у монахов убежища и спокойно предаться там молитвам.

ГЛАВА XVII

В то время, как двери Сент-Антуанского аббатства открываются для короля, а двери тюрьмы Шатле — для шевалье де Бурдона; в то время, как Дюпюи делает остановку в четверти мили от Венсена в ожидании подкрепления, которое посылает ему Танги Дюшатель, — перенесемся с читателем в замок, где в настоящее время пребывает Изабелла Баварская.

В ту тревожную эпоху, когда шпаги скрещивались на балу, когда среди празднества проливалась кровь, Венсен был одновременно и укрепленной крепостью, и летней резиденцией. Обойдя вокруг крепости, мы увидим опоясывающие ее широкие рвы; бастионы в каждом углу; подъемные мосты — их поднимают каждый вечер, и они скрежещут своими тяжелыми цепями; часовых, стоящих на крепостных валах, — таков суровый облик крепости; тут ничего не пожалели, чтобы обеспечить надежную защиту.

Внутри картина меняется; правда, на высоких внутренних стенах вы еще заметите часовых, но беззаботность, с какой они несут свою службу, их интерес к играм в первом внутреннем дворе, кишащем солдатами, а отнюдь не к тому, что делается вдали, на равнине, где может появиться враг, их нетерпеливое желание поменять лук и стрелу на стаканчик с игральными костями, — все это не оставляет никаких сомнений насчет их значения, — они скорее дань заведенным обычаям, их присутствие не продиктовано необходимостью. Перейдем из первого дворика во второй — там уже не будет ни одного солдата. Во втором дворе сокольничие высвистывают соколов да дрессируют собак пажи, иногда пройдет конюший с лошадью; слышны смех, крики, свист, снуют проворные и говорливые девицы, пересмеиваются с сокольничими, дарят улыбку пажам и обещающий взгляд конюшему и, словно видения, исчезают за низкой сводчатой дверью, вырубленной против двери, ведущей в первый двор и служащей входом в апартаменты. Проходя в дверь, девушки с почтительной кокетливостью склоняют голову, но не потому, что по обе стороны стоят скульптуры святых, а потому, что прислонившись к этим скульптурам, сидят, закинув ногу на ногу, два элегантных сеньора, разодетых в велюр и дамаск — де Гравиль и де Жиак, — и беседуют об охоте и любви. При взгляде на них вы не скажете, что эти беззаботные лица уже отмечены роковым знаком, который начертал сам перст судьбы: им уготовано умереть молодыми. Астролог, изучая линии на их белых пухлых ладонях, пообещал бы им долгую, беспечальную жизнь; однако спустя пять лет копье англичанина пронзит насквозь грудь первого, и не пройдет восьми лет, как воды Луары сомкнутся над трупом второго.

Оказавшись по ту сторону двери, поднимемся по лестнице с резными перилами, отворим овальную дверь на первом этаже и пройдем, не задерживаясь, через комнату, которую ныне назвали бы передней; таким образом, идя на цыпочках и одерживая дыхание, подойдем к гобелену, затканному золотыми цветами, отделяющему первую комнату от второй, откинем его и увидим зрелище, заслуживающее, сколь бы подробным ни было предшествующее описание, особого внимания.

В квадратной комнате, образующей первый этаж башни, в которой она расположена, на широком в готическом стиле ложе с резными колоннами спит прекрасная, хотя и не первой молодости женщина; на нее падает слабый свет, с трудом пробивающийся сквозь тяжелые, с золотым шитьем портьеры, скрывающие от глаз стрельчатые окна-витражи. Впрочем, царящий в комнате полумрак кажется скорее данью кокетству, нежели просто случайностью.

И впрямь, полумрак смягчает округлость форм, придает матовый блеск гладкой коже руки, упавшей с кровати, подчеркивает изящество головки, склонившейся на обнаженное плечо, и сообщает особую прелесть распустившимся волосам, разбросанным по подушке и ниспадающим вдоль повисшей руки до самого пола.

Думаем, читатель уже узнал в описанной даме королеву Изабеллу, на лице которой годы наслаждений оставили не столь глубокий след, как годы скорби — на челе ее мужа.

Спустя мгновение губы красавицы разомкнулись и причмокнули, словно в поцелуе; ее большие черные глаза открылись, и на миг в них появилось выражение мягкости вместо обычной жестокости, каковое обязано было, очевидно, какому-нибудь воспоминанию, а точнее, воспоминанию о любовном свидании.

Слабый свет дня отразился в ее утомленных глазах яркой вспышкой. Она тотчас же прикрыла их, приподнялась на локте, пошарила в изголовье кровати, нашла зеркальце из полированной стали и с удовольствием посмотрелась в него, затем, поставив его на стол на расстоянии вытянутой руки, взяла серебряный свисток и дважды извлекла из него нежные звуки; словно утомленная этим усилием, она откинулась на подушки, и вздох ее свидетельствовал не столько о грусти, сколько об усталости.

При звуке свистка портьеру, закрывавшую вход в комнату, откинули, и показалась головка девушки лет девятнадцати-двадцати.

— Ваше величество королева звали меня? — спросила девушка кротким, испуганным голосом.

— Да, Шарлотта, войдите.

Девушка ступила на ажурную, тонкого плетения циновку, заменявшую ковер, и, едва касаясь ногами пола, заспешила к королеве; видно было, что для нее это привычно, ибо ей не раз приходилось хлопотать возле своей прекрасной и властной повелительницы, когда та спала.

— Вы точны, Шарлотта, — сказала королева, улыбаясь.

— Это мой долг, ваше величество.

— Подойдите ближе.

— Государыня желает встать?

— Нет, просто немножко поговорить.

Шарлотта покраснела от удовольствия, так как хотела просить королеву об одной милости и как раз сейчас ее повелительница была в добром расположении духа, а в такие минуты сильные мира сего бывают милостивы.

— Что за шум во дворе? — продолжала королева.

— Это переговариваются пажи и конюшие.

— Но я слышу и другие голоса.

— Это мессиры де Жиак и де Гравиль.

— А нет ли с ними шевалье де Бурдона?

— Нет, ваше величество, он еще не приезжал.

— И ничто нынешней ночью не нарушило покоя замка?

— Ничто. Только незадолго до рассвета часовой заметил какую-то тень у стены. Он крикнул: «Кто идет?» Человек — это был человек — спрыгнул по другую сторону рва, хотя расстояние было огромное, а стена высока; тогда часовой выстрелил из арбалета.