Федор Гайворонский - Последний тамплиер Страница 58

— У меня есть яд. Когда я буду привязывать вас к столбу и повернусь к герцогу и инквизиторам спиною, я положу вам в рот орешек. Разгрызете его — и дело сделано.

Меня подводят к столбу и помогают по лестнице подняться на верх костра. К столбу прибиты гвоздями цепи. Палач прислоняет меня спиною к столбу, который оказывается до невозможности шершавым, полным заноз, вонзающихся в спину, и начинает оборачивать мое тело холодными, скользкими от росы, цепями. Когда он доходит до шеи, он быстро вкладывает мне в рот лесной орешек и заговорщицки, ободряюще подмигивает. Палач делает еще два оборота, прикручивая шею и торс, потом прибивает свободный конец цепи двумя гвоздями и бодро спрыгивает на землю. Я поднимаю голову и вижу напротив наспех сколоченную деревянную ложу, где сидят герцог, инквизиторы и папские ренегаты. Все грустны и стараются не встречаться со мною взглядами. Солнце начинает припекать. Высоко в небе кувыркается жаворонок. Я чувствую на себе жгучий взгляд и, как могу, поворачиваю в его сторону голову. Я вижу Жанну, Нелли и Рахиль, в ношеных крестьянских одеждах. Жанна стоит, поддерживая Нелли. Рахиль опустилась на колени, прижавшись к Жанне с другой стороны. По ее смуглым щекам текут слезы, следы которых блестят на солнце. Позади женщин, отделяя их от остальной толпы, поглядывая по сторонам, топчутся мои лучники, переодетые бродягами.

На лугу герцог собрал, наверное, все свое войско. Краем глаза я замечаю, что даже на стенах Шюре стоят лучники, наблюдающие сверху за толпой.

Встает Старший Дознаватель и зачитывает приговор. Он читает медленно, старательно выговаривая каждое слово. Я не слушаю, что он читает. Я, не отрываясь, смотрю на Жанну и Нелли, и вдруг, вспоминаю Гвинделину. Удивительно, но я ни разу не подумал о ней, когда сопротивлялся осаде замка, когда находился в темнице, когда, вернувшись в Шюре, пребывал в ожидании суда, в той комнате. Сегодня я оставлял на земле своих женщин, и уходил, вернее, возвращался к своей Гвинделине. Она пришла в мысли, как живая. Настолько хорошенькая и тихая, настолько осязаемая, что меня вдруг захлестнула волна похотливого чувства, и детородный член, наполнившись кровью, упруго поднялся. Мне приходилось видеть подобное во время казней. Палачи объясняли это тем, что страх, усиливаясь, пробуждает непроизвольно похоть. Не зря зачастую из детородного органа повешенного вытекает после казни семя, дающее начало мандрагоре.

— … по повелению его сиятельства герцога Бургундского и с благословения Папы Римского сии преступники приговариваются к сожжению на быстром огне и развеянию их праха в течение суток после казни. Сим завершаем! — сказал Старший Дознаватель.

Сердце, и без того колотившееся в груди, прыгнуло и нестерпимо заболело. Перед глазами возникли желтые круги. Волна ужаса поглотила меня, ноги подкосились, и если бы я не был привязан к столбу, я бы определенно упал.

Пришли палачи, принеся чан с дымящимися углями и факелы. В толпе возник какой-то шум, перешедший в вой. Толпа зашевелилась, копейщики отчаянно засуетились. Я покрылся потом, и, несмотря на то, что с разрешения стражи, испражнился перед казнью, почувствовал, как по ногам льется моча. Я плохо различал звуки, плывя в каком-то сером тумане. Боль в груди не стихала, очень захотелось спать. Палачи уже поджигали факелы.

— Добрые люди, — закричал я, и орешек вывалился изо рта, — Я давно потерял надежду на торжество добра. Теперь мне остается одно — умереть, дабы не запятнать честь своего Ордена, братья которого познали истинную любовь Господа, дабы сказать всем, что Иисус любит вас, и через нашу жертву показывает вам, что несмотря ни на что свет, который он принес людям, будет гореть! Все записанное следователями, якобы с моих слов — ложь. Я всю жизнь был добрым христианином и не совершал ничего такого, за что мне было бы стыдно перед людьми и богом. Я невиновен! Но я не оставляю Богу и братьям заботу отомстить за мою погибель обидчикам, я больше не хочу ни чьих смертей, я призываю вас вспомнить о любви друг к другу! Помимо власти земных владык, существует власть высшая, небесная власть Христа, о которой вы не вправе забывать никогда. На небе нет короля и Папы, господина и раба, там все равны пред Богом!

Обливаясь слезами, я вижу, как к моему костру подходит палач с чадящим факелом. Не суетясь, он спокойно поджигает ветки сначала с правой стороны, потом — с левой, потом скрывается из виду и я слышу треск пламени за спиной. Оно быстро ползет вверх, разгораясь сильнее и сильнее. Вот оно, тронутое ветром, коснулось ног и обожгло волосы на голенях. Братья на кострах начинают кричать. Не от боли, она пока еще не наступила, а от страха. Костер разгорается, пламя становится жарким и впивается в ступни, голени, мошонку. Боже, как мне больно!

— Больно! — надрывая до хрипа горло, кричу я, вместе с братьями, задыхаясь в пламени, извиваясь в нестерпимом жару.

Я закрываю глаза, я не хочу ослепнуть раньше, чем умру. Пламя забирается выше, кожа ног уже не болит, она лишь странно жжется, на ней что-то лопается и течет. Больно теперь животу и груди. Больно! Больно!

Но я уже не кричу. Я не могу кричать, потому что надорвал до крови горло и оно жжется, хотя пламя его еще не коснулось. И вдруг приходит мысль, что я успею еще раз посмотреть на мир. Я раздираю, спекшиеся веки и сквозь пламя, и кровь различаю в толпе одно единственное лицо. Человек смотрит на меня. Он невысокого роста, рыжеволос, тщедушного телосложения, слегка сутулый. Его лицо слегка обрамлено рыжей бородкой. Неужели это Он, тот самый странник, пить вино которого я некогда отказался? Пламя подобралось к лицу, нестерпимо, пронзительно болит тело, а в ногах боль совсем притупилась. Неужели это Он?

Я снова открываю глаза, их обжигает пламя, я слепну, но я успеваю различить — да, это Он, он совсем не изменился за тридцать с лишним лет. Больно! Господи, как мне больно!!!

— А-а-а-а! — хриплю я и закрываю глаза. Из них текут слезы, я не могу сносить боль, я извиваюсь в боли и задыхаюсь в пламени, больно, больно, больно…..

Звуки и чувства удаляются.

Боль стихает.

Наступает тишина.

F I N