Михаил Шевердин - Перешагни бездну Страница 59

Видимо, Сеиду Алимхану надоело слушать Главного с Посо­хом или уже сотни раз слушал он эти слова. Он нетерпеливо спро­сил:

- Вода милости... Сколько в казну? Поступило...

Сидевший у подножия трона писец вытащил из коврового хурджуна конторские счеты, защелкал костяшками. Главный с Посо­хом поспешил доложить:

—  Одиннадцать рупий и восемь грошей.

—  Мало...    несчастный    я, — заохал    эмир. — Злосчастный я... силы... проклятый в хаузе... — разохался эмир, тыкая пухлым пальцем в сторону измазанного   илом    индуса. И жалобная гри­маса  на физиономии эмира  удивительно  походила  на  такую же гримасу на посиневшем на ветру лице индуса. — Увы, мои доходы! Хлеб моих домочадцев!.. Бедняжки... Увы мне!

Он прервал свои причитания, чтобы приказать:

—  Неверного язычника... прочь!..

Зябко пожимая плечами, индус ушел. Он не обернулся, но сло­ва его услышали все:

—  Властелин букашек, а сколько крови еще прольется из-за него...

Толпа пропустила индуса. Оборванцы расступилась перед ним. От глаз эмира не укрылось, что индус сел в стоявший па шоссе неподалеку от сада дорогой фаэтон.

—  Проклятие его отцу, — сказал тихо Главный с Посохом,— а лошади-то серые, в яблоках.

Почему-то невинное замечание о лошадях в яблоках вызвало у эмира приступ ярости. Он замахнулся четками на Главного с Посохом.

—  Ты дурак... последний из дураков. Это тот, о котором  из Пешавера   письмо...   Вероятно,   тот  самый   купец   Шоу...   Рот  ты разинул...— Голос   его   снизился   до   шепота: — Вечерний   намаз близко... хотите разорить... нищим сделать... Быстро!

Несчастный, расстроенный, он подпрыгивал в своем скрипучем кресле и умоляюще поглядывал по сторонам. И лишь когда водо-посы снова вереницей потянулись к нему и калям его заскрипел по пергаменту,  он  успокоился.  Внимание его  привлек стоявший поблизости человек в сипайском френче цвета хаки, в галифе и высоких лаковых сапогах казанской работы. Сипай низко надвинул свою синюю с блестками чалму на правую бровь, но не мог скрыть на глазу большого бельма. Наблюдая за  раздачей воды из хауза Милости, он ждал окончания церемонии с видом случайно попавшего сюда человека.

Сахиб Джелял заметил стоявшему рядом высокому тибетскому ламе:

—  Что же Кривой не вступился    за    Шоу?    Приехали-то они вместе. — Но  в  многоголосом,  шумном  сборище  слова  эти  буквально потонули. — Толпа капризна... бывало и раньше... Терпение людей истощалось. Они хватали своего государя, поднимали вы­соко над головой и бросали в хауз...

—  Так не трудно и простуду схватить, — иронически усмехнулся лама. — Но минуточку, господин эмир заговорил.

А тем временем эмир все что-то шептал на ухо Главному с Посохом, и тот понимающе кивал головой и тоже посматривал подозрительно на сипая. Затем придворный спустился с возвышения и тараня по-бычьи толпу, пробрался к нему и что-то сказал. Ответ лучил, видимо, неожиданный и надменный, потому что, испу­ганно замотав головой, поспешил к трону.

Но   доложить он не успел.   Эмир   расслабленно   поднял   пухлую руку и, дождавшись   относительной   тишины, проговорил негромко:

—  Аллах  акбар! Бог есть велик! Нет бога, кроме бога! Свидетельствую, у бога нет сообщников, свидетельствую, что Мухаммед есть его слуга и посланник божий... всемогущий... имеет девя­носто девять свойств. И он потряс четками.

—  Четки... девяносто девять костяшек...  свойств  бога... девя­носто девять имен всесильного. Трепет и почтение!..

Молитвенно он погладил бородку и продолжал:

—  Истинная религия... почитает высшей обязанностью милос­тыню. Милостыню обязаны давать все... даже нищие... неимущие... Лишенный трона отцов, нищий я... Казны... имений... золота... се­ребра  не  имею.  Мусульманин  должен  отдавать  что  имеет  луч­шего...   Старшая   супруга   наша   Бош-хатын   собрала,   наскребла в ларе муки... испекла девяносто девять хлебцев-лепешек...  просила раздавать... нуждающимся сию садака... произнося  каждое имя аллаха.

Главный с Посохом провозгласил:

—  Пусть же подойдут   алчущие и получат. Но-но, осторожно... куда лезешь!

Возглас его относился к круглобородому оборванному дерви­шу, метнувшемуся к трону. В нем без труда можно было узнать Ишикоча-привратика. Он сморщил свое и без того морщинистое лицо, презрительно шевелил толстыми губами и почему-то пря­тался за спины нищих. Он явно старался не попадаться на глаза своему бывшему хозяину. Впрочем, это удалось самаркандцу без труда. Меньше  всего Сахиб Джелял  интересовался  дервишами.

—  А что я говорил! — пищал Ишикоч. — О бесстыжий и безу­держный демон жадности!

Вся масса нищих, калек отступила.

К трону потянулась вереница жаждущих милостыни. На пер­вый взгляд они не отличались от остальных оборванцев, но, стран­но, в прорехи лохмотьев виднелись добротные одежды — бухар­ские шелковые халаты, туркменские малиновые и темно-сирене­вые камзолы, европейские пиджаки. Каждому из подошедших эмир протягивал лепешку-патыр из серой муки и цедил сквозь зубы:

—  Лепешка  аррахмат... — милостивая... лепешка...  аррахим — милосердная, лепешка... альмалик — царственная... лепешка... аль-газиз — всесильная...

Раздача затянулась. И не столько потому, что лепешек в кор­зинах действительно было девяносто девять. Многие получившие из рук эмира милостыню вполголоса обращались к нему с прось­бами: «Прошусь на прием...», «Жду выполнения обещания», «При­был из Бомбея», «Соблаговолите выслушать меня»...

Подошел за подаянием и кривой сипай. Он совсем тихо сказал одно слово: «Пешавер!» — но так, что эмир даже вздрогнул и по­краснел.

Что сказал, получая лепешку альбасит — наделяющую, Сахиб Джелял, никто не расслышал. Но эмир страшно забеспокоился. Глаза его округлились, к щекам прихлынула кровь, и сейчас же снова на лице выступила желтизна.

Произошла заминка. Лепешка алькобиз — верующий повисла в воздухе.

Он поднял лепешку к глазам, подержал с минуту, а затем про­тянул ее тибетскому ламе.

Тут же прислужник побрызгал на руку эмира сандаловой во­дой, снимающей скверну. Он спешил исправить промах: разве можно было давать садака кяфиру-язычнику.

Сеид Алимхан вдруг поднял руку. Он требовал внимания.

Очередной покупатель сделал дикие глаза и замер.

—  Моя   дочь,— пронзительно   закричал   Сеид Алимхан,— не­счастная, злосчастная!.. Знак скорпиона!.. Рождена   в   недобрый час... Моя кровь... Мое дитя... вышла из чресел законного мусульманского государя... дочь!  Слези...  горе...  Отец — властелин Бухары! Сочувствия несчастьям малики бухарской!..