Борис Соколов - Мы еще встретимся, полковник Кребс! Страница 6

Елена Николаевна, усталая и озябшая, дошла до своего куле, открыла дверь. В фиолетовом свете ночника спящие казались покойниками. Она вернулась в коридор и прижалась к холодному окну. По-прежнему из темноты навстречу выплывали неяркие мигающие огни, медленно проходили мимо и пропадали. Потом вдоль пути потянулся лес, плотной стеной закрывший снежные поля, строения.

Снова думала она о человеке, к которому сейчас так стремилась. Вчера у Березовского ее охватило раскаяние за то горе, которое она причинила любимому человеку. А после разговора с мужем она еще яснее увидела горькие плоды своего легкомыслия.

Вспомнились знакомство с Федором, долгие прогулки по ночной Москве, суматошные встречи под часами – чудесное, все нараставшее, большое чувство к этому немного взбалмошному, но прямому и искреннему человеку. Потом объяснение и, наконец, свадьба. Как они были счастливы, выйдя под руку из ЗАГСа. Елена Николаевна невольно улыбнулась, вспомнив маленького толстого Колю Исаева, стоявшего за ними на носках и державшего над их головами толстую книгу, – как потом оказалось, – Шекспира. «Порядок! Все как у людей. Вместо венца», – шептал он. Вспомнился Юра Дворкин, франт и «прожигатель жизни». И она и Федор любили его и знали, что под наигранным фатовством застенчиво пряталась добрая душа настоящего друга, способного отдать товарищу последнее. Был и серьезный Ваня Максимов, о котором Исаев говорил многозначительно: «Вот это голова! Профессор!» – намекая на то, что Максимов учится на вечернем рабфаке.

Она услышала долгий гудок паровоза. Мелькнули затянутые морозным туманом огни, поезд подошел к станции. Одноэтажное деревянное здание вокзала, платформа и старинный фонарь, горевший унылым желтым светом, были засыпаны снегом. Люди с узлами и баулами бежали вдоль состава, разыскивая, должно быть, свои вагоны. Огни, суета на платформе – все это мешало думать, и Елена Николаевна с досадой ждала, когда тронется поезд.

Но вот послышались дребезжащие удары станционного колокола, им ответил далекий протяжный гудок паровоза. Вагон дернулся, звон буферов прошел по составу, станция поплыла мимо и стала медленно уходить в темноту. В коридоре хлопнула дверь, прошел проводник, неся с собой холод зимней морозной ночи.

– Крепчает, градусов пятнадцать, наверно. А Вы чего не спите? – спросил он, проходя мимо. Елена не знала, что ответить, и промолчала, ожидая, когда он уйдет, и она останется одна со своими невеселыми мыслями.

И опять потекли воспоминания, торопясь и обгоняя друг друга. Она представила себе восьмиметровую комнатку без удобств, которую они согревали электрической плиткой, в одноэтажном деревянном бараке, называемом ими коттеджем. Как все было давно и как замечательна была и эта комната и ворчливая тетя Маша за тонкой фанерной стенкой, и люди, которые их окружали. И самый замечательный из них – Федор, ее Федька. Они оба работали – он помощником оперуполномоченного ОГПУ, она в студии техфильмов.

Как много было хорошего в их задорной молодости, комсомольской юности. Все принадлежало им, все было впереди. Все доставляло радость. И купленная новая книга Павленко. Как она называлась? Ах, да, «Азиатские рассказы». «Вот здорово, верно, Аленушка? – говорил Фефор. – Знаешь, будем собирать библиотеку». – И она соглашалась с ним… И надежды на получение комнаты. И купленная рамка для картины (ее купила она). В трамвае рамку чуть не поломали, хотя она держала ее над головой. А сколько было волнений и веселой суматохи, когда они ходили в театр.

А потом горе, так неожиданно свалившееся на них, когда ребенок, их первый ребенок, родился мертвым. Какое это горе и как внимательны были они друг к другу. А сейчас он, быть может, умирает один, далеко от нее.

Что она делала в тот день, когда его ранили? Она перебирала в памяти последнюю неделю и вспомнила этот день, пустой и бессодержательный, как все другие за последние два года, – портнихи, телефонные звонки назойливых приятельниц. Нет, нет, она хотела скорей вернуться хотя бы памятью к прошлому, такому милому и родному. Но мысли теперь почему-то возвращались уже не к Федору, а к тому, другому. И опять в такт вздрагивающим колесам текли воспоминания, обрывки впечатлений, какие-то слова, лица. Постепенно откуда-то из глубины, обрастая мельчайшими деталями и ширясь, как скатывающийся с горы снежный ком, выплывало все, связанное с ее вчерашней жизнью. Как же случился разрыв? И что дал ей этот новый для нее мир, в который она вошла?

Как-то днем на работу ей позвонил Федор. Он получил два билета в МХАТ и предлагал пойти с кем-нибудь.

– А ты? – с обидой спросила Елена.

Оказалось, что он не может, занят.

«Опять занят, всегда занят! Когда же будет день, вечер, когда они смогут быть вместе?» – чуть не плача, в который раз подумала она. Вечер был испорчен. В театр пришлось пойти с соседкой. В антракте, в очереди к буфетной стойке пожилой, хорошо одетый мужчина оказал им какую-то услугу, заговорил с ее спутницей, потом с ней. В следующем антракте он нашел их и, продолжая начатый разговор, уже проводил до места, потом домой. Соседка, пустенькая и не особенно умная, осталась в восторге от нового знакомства. Он скромно предложил довезти их домой на своей машине и, прощаясь у барака, попросил разрешения позвонить по телефону. Она дала служебный. Через несколько дней Григорий Самойлович (так звали нового знакомого) позвонил, напомнил, что в «Мюзик-холле» новая программа, советовал пойти. Она отказалась, но он так долго уговаривал, что пришлось согласиться, и они пошли втроем – она, соседка и он. С этого и началось.

Он окружил ее таким вниманием, такой заботой, что порой она начинала сравнивать его с Федором. И сравнения были не в пользу мужа. Кроме возраста! Потому что старше он был вдвое и иногда это подчеркивал. Мягко, с чуть заметной грустью. Так шло время. Наконец, как-то, провожая домой, заметно волнуясь, сказал, что любит ее. Несколько дней они не встречались. Потом опять начались встречи.

Елена Николаевна ясно вспомнила день своего ухода. Накануне вечером, провожая ее по слабо освещенным переулкам домой, Григорий Самойлович сжал ее руку и, настойчиво возвращаясь к своему, спросил, заглядывая в глаза, когда же она решится уйти от Федора и свяжет свою жизнь с ним. Он долго говорил о своем одиночестве, о своей любви, о заботах, которыми окружит ее. Так заманчиво рисовал он их будущую жизнь, круг новых интересов и людей, которые будут рядом. Вскользь сказал, что решил воспользоваться предложением уехать на продолжительный срок в служебную командировку во Францию. Он бывал раньше в Париже и теперь в разговоре небрежно жонглировал названиями улиц, площадей, театров и магазинов. Это звучало так заманчиво – увидеть воочию то, о чем она только читала, что видела в кино. Париж, бульвары, Нотр-Дам, Булонский лес, Елисейские поля. И все это она могла увидеть.