Юрий Иванов-Милюхин - Абреки Шамиля [СИ] Страница 6

Какое–то время каждый занимался своими делами, потом Захар прошел на середину комнаты и упрямо произнес:

— Мы все равно проберемся на кордон, мы уже договорились друг с другом.

— Что там делать! — вконец возмутился Дарган.

— Потому что мы терские казаки, — последовал жесткий ответ. — Не все время в науках застревать, пора и к военному делу приобщиться. У нас на Кавказе и Пушкин с Лермонтовым побывали, и убиенный в Персии Грибоедов. Все дрались с абреками.

— А это ишо кто такие? — Дарган отложил наточенную шашку в сторону, хотя был наслышан о русских грамотных барах.

— Поэты и писатель, книжки надо читать, — подскочил с подковыркой Петрашка.

Панкрат посмотрел на сотворенную им дурацкую фигуру, непривычную в здешних местах, и добродушно засмеялся:

— Совсем братья окацапились, уж театры разыгрывать научились, — затем высказал отцу свою догадку. — Они насмешек от станичных малолеток не выдержали, вот и запросились на войну.

— Во–от оно что! Тогда причина серьезная, — насупился глава семейства. — В роду Даргановых симулянтов и трусов отродясь не бывало.

— Дарган, они выбрали другой путь, более цивилизованный, — насторожилась Софьюшка. — Он для большинства казаков не понятен.

— Казаки разбираются во всем, — пристукнул ножнами по полу сотник. — А показать свою удаль для поддержки славы рода Даргановых никогда не поздно. На следующей неделе оба пойдете в отряд к Панкратке, пусть он вас там погоняет.

Видно было, что высказывание Панкрата о насмешках станичников над учеными братьями крепко зацепило старого вояку, больше он не желал слушать никаких оправданий. Софьюшке оставалось лишь развести руками…

С этого все началось. Панкрат огрел кабардинца плетью и один пошел наметом измерять пространство по направлению к аулу. Привстав в стременах бешенно скачущей лошади и не уставая хлестать ее нагайкой по бокам, он ругал себя последними словами за то, что рассказал батяке о насмешках над братьями их станичных сверстников. Если бы не его выводы, они бы сейчас мирно отмеряли версты по просторам Великой Российской империи, каждый до своей столицы. Оба в них уже сумели обосноваться. Но все получилось по другому. Проводив хорунжего тревожным взглядом, Николка подал знак патрульной группе, устремился за ним. Дерзкий нрав товарища был знаком ему с детских соплей, и что он мог натворить на чужой территории, было известно одному богу. А Панкрат и правда не видел ничего вокруг, он торопился исправить ошибку любой ценой, пока не остыли горячие следы от нее. Лошадь ворвалась на улицу с низенькими саклями, осаженная всадником, взвилась на дыбы посреди дороги. Казак завращал зрачками, стараясь угадать, в каком из строений жила Айсет и ее брат разбойник Муса, но все сакли были похожи одна на другую. Прошло несколько лет с того момента, когда он однажды увидел, из какого подворья девушка выбежала к нему на свидание. Мало того, он наблюдал за аулом со стороны одинокой скалы, а ворвался в него со стороны горных хребтов. Поняв, что если вломится не в тот дом, исполнить задуманное вряд ли удастся, Панкрат помчался дальше. Лошадь донесла его до небольшой площади и закрутилась на ней волчком, всадник заметил сидевших у глинянной стены стариков, подскочил к ним:

— Аксакалы, мне нужна сакля Мусы Дарганова, — понимая, что старейшины могут притвориться глухонемыми, на родном для них языке обратился он к ним.

— А кто ты такой? — отозвался седобородый старик в татарской тюбетейке на лысой голове.

— Я Панкрат из казачьего рода Даргановых, — не стал скрываться хорунжий. — Замужем за мной Айсет, младшая сестра Мусы.

— Что тебе нужно от Мусы? — после долгого молчания задал вопрос все тот–же аксакал, скорее всего он был главным среди старейшин. Остальные старики искоса и недружелюбно рассматривали всадника, от них несло лишь угрозой.

— Захотел посмотреть на свою тещу, — едва удерживаясь, чтобы не сорваться на грубости, пристукнул ручкой ногайки по луке седла казак. — На свадьбу не приходила, внуков еще не видала.

— Вы ее на свадьбу не приглашали.

— Если бы и послали сюда гонцов, их бы все равно не приняли.

— Тогда что тебе нужно от Мусы с его матерью?

Панкрат соскочил с седла, подлетел к старейшине и с ненавистью прошипел:

— Ваш Муса захватил моего младшего брата в заложники, хочу извести весь его поганый род, чтобы духом их не пахло.

— Вряд ли тебе это удастся, — зрачки у старика налились животным бешенством, они помутнели, скоро от глаз остались одни латунные бляшки. — В доме уважаемого Мусы сейчас находятся мужчины, они свернут шею тебе первому.

— Где этот дом и где твои мужчины? — захлебнулся слюной Панкрат, он перестал владеть собой окончательно.

— Оглянись назад, поганый гяур, мужчины собрались за твоей спиной.

Панкрат вырвал шашку из ножен, медленно развернулся лицом к площади, то, что он увидел, принудило его опомниться. Перед ним, расставив ноги, столпились местные джигиты в рваных черкесках и бешметах, в залатанных рубахах, заправленных в синие полосатые штаны, которые в свою очередь были всунуты в овечьи носки до голеней, с турецкими чувяками с загнутыми носами на ногах. Несколько мгновений назад их здесь не было, но теперь этот нищий, зато вооруженный до зубов сброд, возник как из–под земли. На лицах у каждого без исключения горца лежала маска презрения к чужаку, граничащая едва не с отвращением. И это ничем не оправданное выражение высокомерия, одной ногой стоящих в развитии в каменном веке, членов племени вызывало нестерпимое раздражение, заставляющее с удовольствием ощущать тяжесть клинка в руке и увесистую ребристость пистолета за поясом. Хотелось порубить толпу звероподобных человеков как лозу на пустыре.

Но казак помнил, что точно так–же смотрели на него самого с его собратьями–станичниками столичные русские офицеры, для них он тоже был как бы говорящей собакой, умеющей только охранять добро Российской империи и ничего более. Ни ткацкого станка изобрести, ни паровоза, ни даже сапоги ваксой начистить, чтобы голенища лучше блестели. Только, как те же чечены, жрать да плодиться. Самое страшное, что доказать таким людям — как и себе — их ущербность не представлялось возможным. Убивай всех скопом, они не поймут, за что с ними так жестоко поступают. Передернув плечами, Панкрат прошел к лошади и взобрался в седло, оставалось покинуть негостеприимное место, чтобы в следующий раз объезжать его дальней дорогой. Он и правда почувствовал себя презренным зверьком, попавшим в середину стаи вечно голодных волков. Стало противно и за себя, неученого.