Жеральд Мессадье - Роза и лилия Страница 6

Жанна хотела взять с собой осла, чтобы больше не возвращаться в деревню, но Гийеметта объяснила ей, что за Донки с поклажей придется платить пошлину у городских ворот. Решили оставить осла на ее попечение.

— Жанна, теперь я тебе вместо матери. С ними тебе ничего не грозит. Иди и спокойно возвращайся, а уж осел будет здесь в безопасности.

Они обнялись и заплакали. Гийеметта бросилась в дом, завязала в узелок хлеба и колбасы и подала Жанне вместе с флягой пива. Мужчины ждали у дверей.

Вскоре двуколка покатила вдоль Орна. Жанне и в голову не приходило, что река может быть такой широкой, ведь раньше она видала лишь ручейки в Ла-Кудрэ. Часа через два взору изумленной Жанны открылись пригороды и крепостные стены Кана. Господи, сколько домов! Огромных! Черепичные крыши, трубы повсюду, а улицы! Стены! Соборы! Они вздымались к самому небу, и сердце Жанны тоже устремилось ввысь. Тибо заметил ее восхищение.

— Большой храм слева — это собор Сен-Пьер, а вон там, справа, церковь Сент-Этьен.

Дорога становилась все более людной, и к городским воротам им пришлось двигаться шагом, не раз останавливаясь среди вереницы повозок и водоворота из лошадей, ослов, мулов, быков и свиней. Наконец показался дворец сеньора. Никогда еще Жанна не видела и даже представить себе не могла таких больших домов. На высоте тридцати локтей лениво прохаживались лучники. А камни! Наверное, весом не меньше трехсот ливров каждый! Мужчины отыскали место для повозки и слезли на землю. Тибо направился к посту охраны, мимо которого навстречу ему как раз проходили три стражника в форме и плащах, перетянутых на поясе. Тибо осведомился у одного из них, можно ли видеть сеньора. Тот смерил его взглядом и посмотрел на остальных — ясное дело, деревенщины, мужичье. И без подношения: ни петуха в руках, ни бутылки.

— Зачем вам? Сеньор де Морбиз сегодня не принимает.

— Речь идет о четырех убийствах, — ответил Тибо, и в его голосе прозвучал металл. Это, похоже, проняло стражника. Четыре убийства, черт побери! Он даже вытаращил глаза.

— Идите к шамбеллану,[5] вон туда. — И он указал на дверь справа во дворе замка.

Наверху лестницы их встретил упитанный человек с хитроватым лицом. От восхищения Жанны не осталось почти ни следа. Она была достаточно чувствительна, чтобы ощутить дух высокомерия, царивший здесь повсюду. Ей открылись богатства города, но и унизительность собственного положения. Она всего лишь крестьянка, пришедшая с такими же, как она, людьми без силы и власти.

Толстяк произнес нечто вовсе невразумительное с вопросительной интонацией:

— Quod possumus per vos facere, hospites ruris nostri?[6]

На секунду растерявшийся Юмбер де Вир пришел в себя и сказал твердым голосом:

— Мы не говорим на латыни, дружище. Нас привело сюда дело о четырех убийствах. Вы говорите по-французски?

С лица толстяка мигом слетело сытое и самодовольное выражение.

— Четыре убийства? — растерянно произнес он на французском языке.

— Именно так. Мы пришли говорить с сеньором. Нам сказали, что он сегодня не принимает, и отправили к шамбеллану. Это вы?

— Нет. Я доложу ему. Подождите здесь.

Жанна окинула взглядом просторную залу, освещенную лившимся из окон светом, — подобных окон ей еще не приходилось видеть. Из мебели тут были только скамьи по бокам огромного стола, два табурета да украшенное позолотой кресло с высокой спинкой. На другом конце залы в камине горел огонь.

Через несколько мгновений в залу вошел человек, одетый в расшитые плащ и шапочку. На ногах у него были туфли с загнутыми носками, длина которых показалась Жанне просто дурацкой. За ним шел встретивший их толстяк.

— Я шамбеллан Жан де Клеси, которого вы желали видеть, — произнес человек. — Вы говорили об убийствах?

— О четырех убийствах, — уточнил Юмбер.

Шамбеллан сделал им знак следовать за собой и, указав всем места на скамье, уселся в золоченое кресло. У другого конца стола пристроился толстяк с пухлой книгой, чернильницей и пером.

Юмбер поведал о всем происшедшем. Он, как видно, уже имел опыт таких разговоров, ибо в своем рассказе не упустил ничего — ни одного имени, ни одного названия селений, ни одной мелочи. Шамбеллан ни разу не прервал его. Уткнувшись носом в книгу, писарь царапал пером по бумаге. Когда рассказ был закончен, шамбеллан наклонился к Жанне и спросил:

— Это ты Жанна Пэрриш?

— Да, это я.

— Я принял тебя за юношу.

Он обернулся к писарю и сказал:

— Пошлите пристава… Нет, ступайте сами и спросите сеньора де Морбиза, не желает ли он ознакомиться с этим делом. Моих полномочий здесь недостаточно. Да, и велите подать вина.

Вскоре слуга поставил на стол поднос с графином вина и бокалами. Полуденный звон донесся с колоколен церквей Сент-Этьен и Сен-Пьер. Воздух, казалось, был наполнен мириадами золотых блесток. Слуга подал вина шамбеллану, затем его гостям. Те пригубили: да, это не кислятина, как на мессах бедняги отца Годфруа. Жан де Клеси по-прежнему хранил молчание. Снова зазвонили колокола, и тут в залу вошел молодой человек в голубом платье с длинными рукавами и сдвинутой набок шапочке.

— Встаньте, — велел Жан де Клеси посетителям и, покинув свое кресло, двинулся навстречу вошедшему. Он что-то вполголоса сказал своему господину, и тот повернулся к просителям.

Это был сам шевалье де Морбиз, наместник графа де Клермона, временного управляющего герцогством Нормандия. Жанна разглядывала его: самоуверен, напорист, возможно, хитер, гордится своим положением. А цвет лица! Жанна и не думала, что мужчины бывают такими белокожими.

Морбиз устроился в кресле, которое до него занимал де Клеси, а шамбеллан переместился на другой край стола и сел напротив писаря. Тот встал и пододвинул к сеньору книгу. Морбиз снял перчатку с правой руки, и Жанна в очередной раз сказала себе, что на свете воистину есть множество вещей, о существовании которых она и не подозревала. Где было ей видеть такие светлые и длинные перчатки? Шевалье пробежал глазами запись показаний Юмбера.

— Я вижу, — сказал он, закончив чтение, ясным, сильным и приятным голосом, — что ваше дело должно быть рассмотрено судьей, но вы не обратились к нему, ибо не знаете личности убийц. Я своей властью принимаю три решения. Во-первых, мы прочешем лес, где, как вы говорите, укрылись разбойники. Я немедля выделяю для этого три сотни людей, включая лучников. Во-вторых, я сообщу обо всем епископу, чтобы он назначил в ваш приход нового священника. И наконец… Кстати, а кто тут Жанна Пэрриш?

— Это я.

— Я готов был поклясться, что вы юноша, — сказал шевалье, улыбнувшись. — Ну так вот, поскольку вы остались сиротой, я выделяю вам именем короля Франции, нашего возлюбленного Карла Седьмого, и правителя Нормандии графа де Клермона pretium doloris[7] размером в пять золотых экю, которые следуют всем пострадавшим от чужеземцев.