Кристофер Харт - Аттила Страница 6

Один из стражников фыркнул.

— Наполовину животные, вот они кто. Питаются только сырым мясом, одеваются только в звериные шкуры, а уж их обряды после победы… Думаю, что после триумфа на арене будет страшная грязь, и уж могу тебе точно сказать: никому не захочется стать их военнопленным.

— Да, в этом мире вряд ли есть другая такая мощь, которой стоит бояться, — произнес второй стражник.

— Хм-м, ты сегодня настоящий философ.

Второй стражник посмотрел на залитый лунным светом внутренний дворик и тихо сказал:

— Что ж, завтра, во время триумфа полководца Стилихона, мы их увидим своими глазами.

— Триумфа императора Гонория.

— Ах-ах, прошу прощения, — прозвучал насмешливый ответ. — Да, разумеется, триумфа императора

Наступила тишина, потом один из них произнес:

— Помнишь ту ночь на Рейне?

— Конечно, помню, — ответил второй. — Могу ли я ее забыть? Тогда ты спас мою ничтожную жизнь.

— Только не начинай снова благодарить меня за это.

— Даже и не собирался.

— Во всяком случае, ты бы сделал для меня то же самое.

— Не стоит быть таким уверенным.

Два старых солдата ухмыльнулись друг другу, но ухмылки быстро завяли.

Да, они помнили ту ночь на Рейне. Стоял конец декабря, река замерзла, и орды варваров галопом мчались по залитому лунным светом льду, словно возвращались в свое королевство: вандалы и свевы, аланы, лангобарды, готы, бургунды. Да, они помнили ту ночь — и все ночи, недели и месяцы, последовавшие за ней.

Первый стражник склонил голову, вспоминая.

— В ту ночь я думал, что вижу Рим, охваченный пламенем.

— Неужели история Рима окончена?

Второй пожал плечами.

— История была долгой, — сказал он. — И в последней главе может вспыхнуть величайшая огненная буря. Падение Рима затмит падение Трои, как солнце затмевает пламя свечи.

— Мы займем там свое место, — произнес второй, — и падем смертью такой же славной и героической, как смерть самого Гектора.

Они опять иронически фыркнули, посмеиваясь над собой. Потом один сказал:

— Ну, пойдем дальше, старый троянец.

И оба брата по оружию, теперь низведенные до статуса низших дворцовых стражей, с одеревенелыми старыми суставами, покрытые шрамами, которые до сих пор ныли холодными ночами, медленно побрели по коридору, шлепая сандалиями по мраморным плитам.

Мальчик расслабился, отлепился от холодного мрамора и перевел дыхание. В миг, когда стражи завернули за угол и исчезли из вида, он выскользнул из ниши и, перебегая из тени в тень, помчался в противоположный конец коридора.

Там, в бледном, рассеянном свете луны стояла впечатляющая статуя самого Цезаря Августа: большая мускулистая рука повелительно вытянута, одет он в пластинчатые доспехи полководца четыре столетия назад. Его глаза в лунном свете сверкали, эти нарисованные черным глаза с мистически сверкающими белками. Вокруг основания статуи были выгравированы слова: «PIUS AENEAS». И действительно: разве Цезари — не прямые потомки самого легендарного Основателя Рима?

Завтра на заре Август будет выглядеть совсем по-другому — своим ножом мальчик ослепит этот ледяной взгляд.

Он быстро вскарабкался на пьедестал и, чувствуя себя, будто в странном сне, полез вверх по бронзовой фигуре. Нож он зажал в зубах и, потянувшись вверх, сумел уцепиться за одну огромную руку Августа. Потом обхватил голыми ногами ноги статуи, подтянулся, выпрямился и обхватил рукой шею императора.

И застыл. Стражи возвращались обратно.

Это невозможно. Они всегда делали дюжину кругов по внутренним дворикам, так же регулярно, как совершали свое вращение звезды, в истинно римском стиле, и сейчас они должны были находиться в другом месте — в одном из бесчисленных дворцовых внутренних двориков. В своем нетерпении он, должно быть, обсчитался.

Мальчик оставался неподвижным, как сама статуя, пока стражи шли мимо, угрюмо глядя себе под ноги. Они не заметили его, сжавшегося в комок на великане-императоре, словно злобный демон. И вот они скрылись из вида.

Он отклонился назад, уцепившись за статую ногами и одной рукой, взял в правую руку кинжал и воткнул лезвие под алебастровое правое глазное яблоко Августа. Немного поковырял, и глаз легко выскочил. Мальчик ловко подхватил его — размером с утиное яйцо — рукой, в которой держал нож, и сунул в тунику. Потом воткнул тонкое лезвие под левый глаз и…

— И что, по-твоему, ты делаешь?

Голос был холоднее, чем любая мраморная или бронзовая статуя. Он посмотрел вниз. У подножья статуи стояла молодая женщина лет двадцати, в изумрудно-зеленой столе, перехваченной на талии поясом, со строго, убранными волосами — заплетенными в тугие косы и обернутыми вокруг головы. Волосы у нее были рыжеватого оттенка, а кожа — очень светлой. Женщина была высокая и очень худая с изящным носиком, тонким, резко очерченным ртом, и холодными, зелеными, немигающими, похожими на кошачьи глазами. Ее облик излучал одновременно хрупкость и силу характера. Она вопросительно изогнула бровь, словно ей просто любопытно и даже забавно узнать, чем же занимается мальчик. Но в глазах не было ни веселья, ни обыкновенного любопытства Ее взгляд заставил мальчика представить себе огонь, прожигающий путь сквозь стену льда

— Принцесса Галла Плацидия, — прошептал он. — Я…

Ее не интересовали объяснения.

— Спускайся, — рявкнула она.

Он спустился.

Она посмотрела на изуродованный лик Цезаря Августа

— Он увидел Рим кирпичным, а оставил его мраморным, — тихо произнесла она — А ты… ты увидел его бронзовым, а оставил… изуродованным. Как это характерно. — Она снова кисло посмотрела на мальчика. — Так важно знать своих врагов, тебе не кажется?

Мальчик казался еще меньше, чем он был на самом деле.

Она протянула руку и приказала:

— Другой глаз.

Мальчик нащупал глаз, спрятанный в складках тупики.

— Я… — Он сглотнул. — Когда я проходил мимо, одного глаза уже не было. Я только пытался убедиться, что второй тоже не вывалится.

Он даже не понял, что произошло, когда ударился о стену у себя за спиной. Только с трудом поднявшись на ноги, мальчик почувствовал, что одна сторона лица горит от боли. Синевато-багровые рубцы — синие шрамы татуировки на щеке, навеки врезанные в его плоть матерью, еще когда он лежал в колыбели — горели все сильнее. Он прикоснулся пальцами ко рту и понял, что странное ощущение щекотки на онемевших губах — это струйка крови.

Он крепче сжал в правой руке нож и шагнул вперед. Зубы он тоже яростно стиснул.

Галла даже не вздрогнула.