Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский Страница 6

этот случай на Васильевском острове рассказывал еще в питерской пересылке, – подал голос один из арестантов. – Пальба-то там аккурат у трактира была, где свояк с дружбанами дельце одно обсасывал. Их тоже тогда в облаву всех замели, революционеров искали. Так вот: сыскари меж собой баили, что парнишку-то не жандарм застрелил, а сами бомбисты! Тот в сваре только ранен был, но бежать-де не мог. И свои же его и пристрелили, чтобы тот никого не выдал! А отцу потом на жандарма показали.

Обчество еще какое-то время обсуждало несправедливость властей, делящих арестантов на политических и уголовных. Сыпались примеры. Рассказывали о политических, совершивших те же убийства и обычные ограбления, «скоки», на каторге отчего-то пользуются ощутимыми поблажками. Беспаспортный конокрад Архипов, поминутно крестясь в подтверждение своей правоты, рассказывал, какие богатые посылки получает тот самый офицер, осужденный за убийство жандарма – и из дома, и от товарищей по полку.

– Ну-ну, поглядим, попробуем на зуб барские прянички! – похохатывал Филька.

Загремел замок на дверях, и обчество засуетилось, загремело мисками и ложками: настало время обеда.

– Принимайте, братцы, «закуски от Бонифатьева», да пополнение впридачу! – пошутил от дверей надзиратель, вместе с раздатчиком пропуская в камеру худощавого старичка с тощим мешком в руках.

Глоты, не обращая на новичка внимания, первыми ринулись к закопченному котлу, сорвали крышку. Посыпались обычные ругательства в адрес поваров и раздатчиков, снимающих с похлебки из рыбы, мороженой картошки и нескольких пригоршней крупы последний навар. Староста камеры, он же майданщик Ахметка, бесцеремонно пробился к котлу, колотя по рукам, плечам и головам арестантов заготовленным черпаком.

Первыми миски с баландой получали иваны, хоть с места они и не вставали и видимого интереса к похлебке не высказывали. Глоты разнесли им по нарам полные доверху миски, куда Ахметка постарался положить побольше гущи со дна.

Принесли такую миску и Ландсбергу. Поначалу это тюремное чинопочитание вызывало у него прилив отвращения и негодования – тем более сильного, что немытые пальцы камерных «официантов» обычно вовсю «купались» в вареве, и без того малоаппетитном. Однако, по здравому размышлению, Ландсберг с грустью согласился со старой поговоркой: с волками жить – по-волчьи выть. Существовать бок о бок с арестантами, быть, в конце концов, одним из них – и не придерживаться тюремных неписаных правил было бы не только глупо, но и чревато малопредсказуемыми последствиями. Ландсбергом он остался в прежней, дотюремной своей жизни, да еще в «Статейном списке» тюремщиков. Здесь, в камере, жил Барин – человек из высшей тюремной иерархии. Быть вне этой иерархии, вне волчьей стаи, было просто невозможно: или снизу, или сверху. Сверху выжить шансов было несравнимо более. А Ландсберг пока еще не собирался на погост.

Накормив сильненьких, Ахметка налил миску и себе, бросил черпак в котел и с чувством выполненного долга удалился в свой угол. Черпаком тут же завладели глоты – прихвостни высшей тюремной касты. Они тоже зачерпывали из котла от души, сопровождая дележку дикой руганью и богохульствами. После этого черпак и остатки варева перешли в распоряжение шпанки – серой арестантской массы.

Здесь дележка производилась более-менее справедливо. Подсчитав количество оставшихся едоков, помощник старосты взболтал черпаком содержимое котла – чтобы варево было более-менее однородного свойства. Себе, разумеется, помощник налил в первую очередь. Остальным досталось едва ли по половине черпака, после чего котел снова подхватили успевшие проглотить свои порции глоты. Кусками хлеба, по полфунта которого в пересылке выдавали накануне, на весь следующий день, они быстро довели внутреннюю поверхность котла до зеркального блеска. Дверь захлопнулась, лязг замка оповестил о конце обеда.

И только сейчас обитатели камеры № 4 обратили свое внимание на новичка, который так неподвижно и простоял все время обеда у дверей. Несмотря на арестантскую одежду, обезличивающую любого человека, в новичке чувствовались и благородство происхождения, невыбитое пока чувство собственного достоинства, и военная косточка.

Арестанты, наглядевшись на новичка, в конце концов дружно повернулись к Фильке: именно от него как наиболее авторитетного в камере ивана зависела дальнейшая судьба этого человека. Оказавшись в центре внимания, Филька не заставил себя долго ждать.

– Люди, кажись, в доме нашем ктой-то новый объявился, – начал он.

Помолчав, камера вразнобой загомонила:

– Померещилось тебе, Филя!

– Когда человек в дом заходит, то здоровкаться должен – а мы и не слыхали ничего…

– Да рази ж это человек? Крыса политическая! Ее оттеда выкинули, так она здесь, у людей, втихую поселиться решила…

Поняв, что совершил оплошность, новичок отлепился от стены, сделал два шага вперед и коротко наклонил голову:

– Здравствуйте, господа! Позвольте представиться: отставной полковник Жиляков, направлен в сию камеру для дальнейшего отбывания заключения. Прошу старосту указать мне место на нарах. Хм…

– Смотри-ка, и голосок прорезался! – нарочито удивился Филя. – Эй, староста, ты что – не слышишь?! Тебя кличут – оглох, что ли?

Недовольный Ахметка вышел из своего угла, не торопясь обошел вокруг новичка и, наконец, остановился прямо перед ним.

– Ты чего орешь тут? Пошто людей беспокоишь? Ну, я староста – дальше что? Место тебе надо? Иди под нары, если глупый совсем. Если умный немножко – купи себе место! А то в карты выиграй!

– То есть… Но у меня нет денег! – сохраняя изо всех сил остатки достоинства, ответил старик. – Да и играть в ваши игры я, извините, не умею. И не желаю-с!

– Брезгуют нами! Обчеством брезгуют! – перед стариком, кривляясь возникла фигура глота в причудливом отрепье. – У «политики» не пожилось, так сюды перебрался? Ты что, старик, нас совсем за людёв не держишь?

Ландсбергу очень не хотелось вмешиваться в этот конфликт: его отношения с иванами были и так достаточно натянутыми. Его самого терпели – потому что боялись. Он понимал, что нельзя бесконечно дразнить судьбу – или снова придется доказывать свое право силой. Вернее – насилием. Еще точнее – уподобляться скотам в человеческом обличье, которых он так ненавидел, презирал и… тоже боялся. Но перед ним стоял его товарищ, его собрат – офицер. Старший по званию. И вообще старик. Смириться с тем, что произойдет здесь через минуту-другую, Ландсберг просто не мог. Он вздохнул, наклонился, снял с ноги башмак и запустил им в спину кривляющегося перед стариком глота.

Тот взвыл от боли, в бешенстве обернулся – и тут же сник под стальным взглядом Ландсберга.

– Ты чего, чего, Барин? – примирительно забормотал он. – Уж и пошутковать нельзя, что ли?

– Принеси башмак. Дует здесь, – негромко скомандовал Ландсберг.

Глот, оглядываясь на Фильку, нехотя поднял башмак и отнес его Ландсбергу.

– Ты здесь ночуешь? – кивнул тот на второй ярус соседних нар. – Сколько за свое место хочешь?