Андрей Степаненко - Еретик Страница 60

— Кто сумел?! Как?! — не мог он поверить, что к осторожному Ираклию кто-то сумел столь близко подобраться.

— Наш… будем канонизировать, — засветился гордостью посол. — Язычники[79] с него кожу сняли.

Кифа потрясенно покачал головой. Канонизация — самое малое, что заслуживал подобный герой. Теперь Византия буквально болталась на ниточке.

— А что армяне?

Посол удовлетворенно рассмеялся.

— Отодвинули армян… крепко отодвинули. Костасу сразу показали архивные документы о смерти его матери Епифании, и он совершенно взбеленился.

— Но ведь вина Ираклия в смерти Епифании никем не доказана, — прищурился Кифа. — Неужели он такой наивный?

В том, что царственную мать Костаса отравили, не сомневался никто. Добавляло интриги и то, что Епифанию умертвили, едва она родила Ираклию сына — залог его власти над греками. Но даже в Риме не были уверены, что это дело рук императора, уж скорее, тогдашнего патриарха…

Посол торжествующе улыбнулся.

— Костасу не нужны доказательства, Костасу нужна власть. Вот увидишь, этот балбес не только с армянами разругается, но еще и с грегорийцами…

Кифа с восхищением развел руками. Собственно, оставался только этот, самый последний шаг — поссорить Костаса с родичами собственной жены.

— С нами к руке императора пойдешь? — поинтересовался посол.

— Обязательно, — кивнул Кифа.

Он обязан был увидеть нового хозяина Ойкумены лично.

Впрочем, и на приеме все прошло как нельзя лучше. Послы, один за другим, почтительно приникли к руке Костаса и тут же от имени Папы выложили главное — фактически, ультиматум: еретический «Экстезис» отменить, а положения Кархедонского Собора о двух природах во Христе ввести повсеместно. Для Византии это означало гражданскую войну и полный развал с последующим разделом.

— Я приму пожелание Его Святейшества к сведению, — уклончиво пообещал Костас.

Большего от него и не требовалось, — все сразу же поняли, что продолжения линии Ираклия не будет. А дня через два Кифа ознакомился с первыми агентурными сведениями о Царице Цариц.

«Через два часа после смерти Ираклия патриарх Пирр и Мартина говорили о некой Елене, — сообщал агент, — Пирр клялся, что в его монастырях этой женщины нет».

«Костас и Филагриус говорили о женщине с именем Елена, — доложил второй агент, — говорили тихо, детали неизвестны…»

Судя по обстоятельствам обеих бесед, речь шла о той единственной Елене, о которой имело смысл говорить шепотом. А затем Кифа получил самое главное донесение.

«Симон в Константинополе, — докладывал третий агент, — замечен у хозяйственных пристроек дворца: возле кухни, возле прачечных и в конюшне…»

— Значит, возле хозяйственных пристроек… — пробормотал Кифа.

Ему доводилось слышать, что именно там находится несколько тайных помещений — ни с улицы не зайти, ни из дворца двери не отыскать. Однако Симона сложно было обмануть, и, скорее всего, чутье вывело этого то ли колдуна, то ли пророка ровно туда, куда следует.

Костас взялся за дело решительно и первым делом вытряс из Пирра все то золото, что оставил в руках церкви Ираклий. Да, пытать самого патриарха императору не позволили, но у Пирра была родня, на родню можно было надавить, и патриарх довольно быстро сдался. Однако этих денег на войну с Амром не хватало.

— Без конфискаций не обойтись, а при дворе наверняка есть заговорщики, — подсказал ему казначей, — надо всего лишь арестовать и допросить пять-шесть второстепенных фигур.

— Список готов? — сразу понял перспективность предложения император. — На кого они должны показания давать?

— Конечно, — кивнул Филагриус и протянул свиток.

Здесь были перечислены самые богатые семьи Константинополя: евреи, сирийцы и те, кого с некоторой натяжкой можно было назвать еретиками.

— С армянами пока лучше не связываться, — извиняющимся тоном пояснил Филагриус. — Слишком сильны.

— Сам знаю, — буркнул Костас.

Он тоже понимал, что сейчас лучше тряхнуть тех, кого не покрывает Церковь, и кто не имеет родственников среди военной аристократии. И уже той же ночью обезумевшие от пыток заговорщики дали показания на всех, кто значился в списках. А к утру казна Костаса выросла чуть ли не втрое.

— Ты обезумел! — ворвалась к нему, едва из-за горизонта встало кроваво-красное солнце, Мартина.

— О чем вы, мама? — издевательски улыбнулся Костас, — я всего лишь наказал мятежников.

Мартина покачала головой.

— Сегодня ночью ты потерял поддержку крупнейших еврейских и сирийских семей империи, а эта поддержка стоит намного больше, чем те деньги, что ты взял. Армяне тоже против тебя. На что ты надеешься?

«На Елену…» — подумал Костас.

Его люди перевернули все столичные монастыри, в поисках особых царских примет раздели и обыскали всех монашек, но толку не было. И, тем не менее, сведений о том, что еще недавно она была жива и находилась в Константинополе, становилось все больше.

— Я надеюсь только на себя, мама, — сказал он. — Все остальные — трусы или предатели.

— Ты разрушаешь все, что строил твой отец, — поджала губы Мартина, — это неумно.

— Мой отец ошибался более, чем кто-либо, — усмехнулся Костас, — он так и не понял, что, единственное, в чем нуждается империя, так это твердая рука. Как у Фоки.

Мартина резко развернулась и вышла, а Костас зло фыркнул и снова развернул недавно доставленное письмо патриарха Антиохии Северинуса. Это был ответ Церкви на вновь развернувшуюся дискуссию о двух природах Христа.

«Теперь ни один сын Римского императора не сядет на трон своего отца», — писал Северинус, и это не была угроза; это было терпеливое, как с ребенком, объяснение сути политики Папы Иоанна.

— Без тебя знаю! — скомкал письмо Костас.

То, что признание двух природ во Христе дает варварам повод заявить права своего потомства от императоров, ему объясняли многократно. В перспективе это вело к уничтожению всего императорского потомства и распаду империи. Но вот если бы ему удалось найти Елену… умолкли бы все. Вторая, от Елены, природа детей Костаса поставила бы их вне всякой конкуренции — навсегда.

«Где ты, жена моя?..»

Мартина не имела ни единого доказательства, но чуяла: Костас о Елене знает. И когда ей доложили, что Царица найдена, она первым делом спросила, почему та еще жива.

— Никто ничего не приказывал, — развел руками ее секретарь.

— Как не приказывал? — поразилась Мартина и тут же поняла, что это чистая правда. Она говорила об убийстве с патриархом Пирром, но Пирр был сослан Костасом, а второго приказа она так и не отдала. — Немедленно убить.