Эли Берте - Шофферы или Оржерская шайка Страница 61

Но новое приключение опять взволновало его. Ладранж увидал тетку с кузиной, вышедших из павильона, сошедших с лестницы, идущих под руку, продолжая начатый разговор.

Мадам де Меревиль, казалось, горячо советовала дочери и нетрудно было угадать, какого рода то были советы, а между тем Даниэль не видал на лице кузины выражения того негодования, презрения, злобы, которых он ожидал. Молодая девушка внимательно слушала мать, по временам улыбалась со своей всегдашней веселостью, ответы ее скорее, казалось, были игривыми и веселыми, а не положительный отказ, на который рассчитывал Даниэль.

Они обе прошли около него, не замечая того, не подозревая даже, что он все еще в саду; потом вошли в дом, продолжая свою дружескую беседу.

Ладранжем снова овладело бешенство. Возможно ли, чтобы Мария так легко уступила прозаическим расчетам матери!

Не успел Даниэль успокоиться, как у наружной решетки раздался сильный звонок. Жанета бросилась отворять и скоро ввела в сад молодого человека, щегольски одетого, оставившего свою лошадь с лакеем на большой дороге. С тросточкой в руках гость шел с видом человека, не только рассчитывающего, но уверенного в хорошем приеме.

– Это он, – подумал Даниэль и сквозь листья своего убежища принялся внимательно рассматривать своего счастливого соперника.

Франсуа Готье, по крайней мере, насколько можно было судить издалека, был высокого роста, стройный, и костюм невероятно ловко обрисовывал его статную фигуру. Лицо же издали трудно было рассмотреть.

Когда Жанета затворила калитку, дворовая собака со всего размаха бросилась на пришельца; с каким-то остервенением она лаяла на него, показывая свои клыки; пришелец, наконец обернувшись, замахнулся на нее бывшей у него в руках тросточкой. При этом движении он послал ей такой свирепый взгляд, что собака вдруг остановилась. Во взгляде этом отразился блеск, подобный тому, который издает сталь, когда ею машут на солнце, и, несмотря на отделявшее их расстояние, Ладранж уловил этот взгляд и был им поражен.

– Любезный братец, кажется, не из нежных, – проговорил он с иронией, – но ничего, меня-то он не испугает. Говорят, у собак удивительный инстинкт при первой встрече узнавать врагов своих хозяев. Неужели же и у Цезаря предчувствие, что этот господин внесет с собой сюда горе и раздор?

В продолжение этого монолога Ладранжа собака, на минуту озадаченная, с новой яростью заливаясь лаем, бросилась на незнакомца. В довольно критическом положении гражданин Готье, казалось, принялся искать у себя в платье оружие позначительнее тросточки, но Жанета, заперев калитку, подоспела на помощь. И, так как собака не слушалась ее крика, ловкая горничная дала ей такой пинок ногой, причем можно было заметить форму ее ноги, что бедный Цезарь с трудом уже добрался до своей конуры, и затем оба вошли в дом.

Еще несколько минут пробыл Ладранж под тенистой беседкой, наконец не выдержал и вышел. Ревность овладела его сердцем, ему представлялось, что Франсуа Готье теперь около кузины; что же говорит он ей? Как приняла его Мария? Неужели тетка достигла своей цели? Вспоминая только что выслушанные им обещания Марии, он ожидал увидеть своего соперника в бешенстве бегущим из дома; но ничто не шевелилось, никакое возвышение голоса не заявляло о чем-либо подобном.

Рассерженный этим спокойствием, он решился уступить свое место в этом доме и возвратиться в город, не сказав никому ни слова; уход его был бы живым протестом в глазах мадам де Меревиль и наказанием неблагодарной забывшей его Марии.

Но вскоре он переменил намерение, ему сильно захотелось посмотреть, что там делается, явиться вдруг посреди разговаривающих, сжечь их взглядом, уничтожить своим презрением. И все-таки он медлил, не предпринимая ничего, только ходил в одном из самых отдаленных углов сада с усиливающейся тоской.

Наконец увидал он бегущую к нему вприпрыжку Жанету.

– Господин Даниэль, – сказала она, – вас давно ждут в гостиной; как это вы не торопитесь познакомиться с таким смешным господином? Боже мой, какой он смешной!

Ладранж скорыми шагами направился к дому, спросив Жанету:

– А как эти дамы приняли его?

– Да очень хорошо, господин Даниэль, барыня его даже поцеловала в обе щеки.

– А Мария?

– Барышня, правда, не поцеловала его, но она от души хохочет всему, что он говорит; он такой смешной!

По жесту, сделанному Даниэлем, видно было, как все это возмущало его, и, не обращая более внимания на Жанету, он вошел в виллу.

Общество сидело в одной из комнат первого этажа, главное убранство которой состояло в чрезвычайной чистоте. Белые коленкоровые занавески, драпируя окна, ослабляли свет, а потому только что вошедшему Даниэлю трудно было в первую минуту увидать тетку и кузину, сидевших на маленьком диванчике, обтянутом ситцем, и Франсуа Готье, важно развалившегося в кресле с видимой претензией на грацию, со шляпой под мышкой и тросточкой в руках. Разговор казался очень оживленным, и при входе Даниэлю пришлось, к своему огорчению, услыхать звонкий смех кузины вследствие какого-то грубого каламбура или остроты, отпущенной Франсуа; обстоятельство, еще усилившее его дурное расположение духа; зато почтительная любезность, с которой посетитель бросился к нему, должна была бы тронуть его. Вскочив при появлении Даниэля и отвесив ему один за другим три или четыре поклона, молодой человек подошел к нему с распростертыми объятиями, проговорив застенчиво и униженно:

– Здравствуйте, кузен… хотим мы этого или нет, во всяком случае, мы двоюродные. Очень рад видеть вас, познакомиться с вами… Итак, честное слово, уж если мы родня, то будем же и друзьями, не так ли? Позвольте?…

И он сделал поползновение обнять Даниэля, но тот, отступив несколько шагов назад, церемонно раскланялся.

– Позвольте, милостивый государь, – холодно ответил он, – может, действительно мы и родня, хотя мне это ничем еще и не доказано… Но если мы невольны в выборе себе родственников, то, надеюсь, можем свободно выбирать себе друзей.

И он сел.

Неприязненный этот прием не мог не произвести дурного впечатления на дам; маркиза закусила губы, а Мария надулась. Что же касается до Франсуа, то он сразу понял обиду: кровь бросилась ему в голову, а из-под опущенных ресниц глаза его злобно блеснули. Все эти признаки сильного гнева мгновенно же исчезли, и он снова попал на свой игриво наивный тон, так мало приставший к его могучей фигуре.

– Хорошо сказано! – проговорил он, усаживаясь в свою очередь. – Меня, впрочем, предупреждали, что кузен Даниэль неподатлив на дружбу… Но, честное слово, я же принужу его полюбить себя, а в ожидании этого, надеюсь, он не откажет мне, по крайней мере, в своем уважении?