Китайское чудо. Критический взгляд на восходящую державу - Дженнифер Рудольф Страница 61

Так почему же китайские классические романы имеют для нас значение? Можно выдвинуть аргумент, основанный на важности: их нужно знать, чтобы получить культурную грамотность, понять их роль в современной политике или улавливать их использование в популярной культуре. Но, возможно, более весомым будет удовольствие от чтения. Эти тексты открывают миры, где можно странствовать и заблудиться, а нравственные, религиозные или политические послания всегда могут подождать.

32. Как китайские писатели представляют себе будущее Китая?

Дэвид Дэр-вэй Ван

Современная китайская литература родилась с призывом к утопии. В 1902 году, ближе к концу находившейся в тяжелом положении династии Цин, Лян Цичао опубликовал «Записки о новом Китае» в недавно основанном журнале «Новая литература». Роман открывался панорамой процветающего Китая в 2062 году, через шестьдесят лет после вымышленной публикации книги в 2002 году. В то время как граждане Великой Китайской Республики празднуют пятидесятилетие основания своей нации, уважаемый ученый Кун Хундао, потомок Конфуция в 72-м поколении, приглашен прочесть на Шанхайской всемирной выставке лекцию о том, как внедрялась китайская демократия. Его лекция привлекает огромную воодушевленную аудиторию, в том числе сотни тысяч заграничных слушателей.

Если масштабное начало «Записок о новом Китае» кажется странным — возможно, это потому, что «будущее» нового Китая словно бы стало реальностью в нынешнем тысячелетии. В дни, когда Китай восходит к роли ведущей мировой державы в политическом и экономическом плане, приняв у себя не только Всемирную выставку, но и Олимпийские игры, а также, что еще больше впечатляет, основав сотни Конфуцианских институтов в таких далеких от Китая странах, как Пакистан и Руанда, может оказаться, что футуристическая утопия Ляна Цичао уже воплощена в жизнь социалистическим Китаем. Действительно, как будто начав с той же точки, где Лян остановился более столетия назад, председатель Си Цзиньпин в 2013 году произнес речь о «китайской мечте», планируя будущее нового Китая как процветающей страны на «пути социализма», с «духом национализма» и «силой этнической солидарности».

Хотя термин «утопия» всегда был подозрительным в лексиконе социалистического Китая, «китайская мечта» содержит в себе выраженное утопическое измерение в той мере, в которой ссылается на идеальный политический и культурный образ. Действительно, «китайская мечта» может представлять собой сумму ряда недавних дискурсов о футуристическом Китае. «Поднимается великая нация» или «все под небом», «реполитизация» Китая или «единство трех догм»: конфуцианства, маоизма, дэнизма — трактаты и декларации сыплются как из рога изобилия, в который раз стремясь выковать могущественное китайское государство благодаря своей концепции. Хотя эти трактаты обычно не рассматриваются с литературной точки зрения, они все же обращаются к риторическим приемам и силе воображения, соответствующим «структуре чувств» своего времени. Они разделяют фантастический стиль «большого повествования», и именно этот стиль заставляет нас пересмотреть понятие утопии и ее литературные проявления в современном Китае.

Утопия вошла в китайский лексикон как неологизм в переводе «Эволюции и этики» Томаса Гексли, выполненном Янем Фу в конце 1890-х годов. В аннотации Янь Фу исследует взаимоотношения между верховной властью и управлением нацией, заключая, что образование и просвещение — ключи к национальному процветанию. В своей трактовке он не придает значения тому факту, что утопия — выдуманный конструкт, а скорее считает ее целью, которой должна добиться любая нация, приверженная позиции о выживании наиболее приспособленных. Иными словами, он приравнивает утопию к телеологическому проекту, основанному на этике дарвинизма, которой он жаждет.

То, как Янь Фу рассматривает идею утопии, приводит нас к более обширному вопросу об инструментальном характере литературы в его время. Это значит, что «вымышленность» литературы считается понятной только тогда, когда оказывается проявлением исторического опыта или ожидания. И в таком качестве литература призвана служить и целью и средством преобразования Китая. В ответ на призывы Яня Фу и придерживающихся схожей позиции интеллектуалов реформировать Китай через реформу китайской литературы Лян Цичао в 1902 году сделал свое знаменитое заявление: «Чтобы обновить народ, необходимо обновить прежде всего новеллу… Новелла обладает невероятной способностью воздействовать на душу человека». В какой-то загадочный момент времени, по мнению Ляна, литература и нация — или, для нас, утопия и история — стали взаимозаменяемыми понятиями.

Утопия — одна из важнейших тем современной китайской литературы на стадии ее зарождения. Помимо «Записок о новом Китае» Ляна Цичао, «Новая история камня» У Цзяньжэня и «Новая Эра» Бихэгуаня Чжужэня представляют или эпоху будущего, где Китай возвращает себе статус сверхдержавы, или фантастический контекст, где Китай превратился в идеальное государство. Описывая невероятное и несбыточное, писатели конца династии Цин задавали условия проекта модернизации Китая одновременно как новую политическую повестку дня и новый национальный миф.

Но утопический порыв рассеялся в 1920-е годы — эру Четвертого мая. Похоже, писатели были так поглощены каноном реализма, что даже не могли поддерживать какую-либо фантастическую мысль. В немногих работах, выполненных не в манере реализма в этот период, нормой стала не утопия, а дистопия, что видно в книгах «Алиса в Китае» Шэня Цунвэня, «Записки из мира духов» Чжана Тяньи и «Записки о кошачьем городе» Лао Шэ.

Но утопия нашла новую площадку для демонстрации своей власти — коммунистический дискурс. Китайская коммунистическая революционная теория базируется на представлении, что социалистическая «земля обетованная» достижима через радикальную встряску существующего положения вещей. И для этой цели литература — лишь часть обширного дискурса, планирующего, каким должен стать Китай. Можно даже заявить, что образ утопии всегда занимал определенное пространство в мейнстримной китайской литературе с 1942 по 1976 год, называясь то социалистическим реализмом, то революционным реализмом, то революционным романтизмом. Что бы ни происходило в прошлом и настоящем, предполагается, что партийное государство ведет китайский народ к «лучшему из возможных лучших миров».

В связке с утопией идет научная фантастика, жанр, который ставит технологические чудеса и новшества на службу утопической (или дистопической) идеи. Ученый Рудольф Вагнер указывал, что этот жанр пережил краткосрочный всплеск популярности с середины 1950-х по конец 1960-х годов как часть кампании по «продвижению к науке». Затем он пережил краткое возвращение в конце 1970-х годов после падения «Банды четырех». По словам Вагнера, он принял новую роль «лоббистской литературы», «представляющей стремления группы ученых в форме фантастики и изображая, как действовали бы ученые в более крупных масштабах общества, если бы их запросы удовлетворялись».

Утопия и научная фантастика пережили неоднозначную трансформацию ближе к концу XX века. Несмотря на продолжающийся политический мрак, писатели были способны создавать более личные концепции, и в этом плане они напоминают нам своих предшественников конца эпохи Цин. Так, «Желтая опасность» Бао Ми (1991) рисует эсхатологическую