Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона Страница 62

— Нет! Куда я должен идти?

— Ты сам знаешь ответ, — с улыбкой ответил Макси. — В конце концов, ты же священник!

— Да, мой друг. Я священник.

Революционер с ужасом смотрел на то, как отец Пьер Коломб, из французского Парижа, а теперь — из Шанхая, сделал ровно двадцать шесть шагов и положил голову на высокий алтарь, а потом подвигал ею, словно выслушивая последние слова, произнесенные его Богом.

— Хорошо. Очень хорошо. — Голос Макси звучал совсем рядом от уха отца Пьера. — Человек работает, работает, а когда больше не может работать, он отдыхает. Ну же, дружище, ты довольно поработал.

Революционер услышал вздох, который старый священник исторг из своей груди. А затем его глаза широко раскрылись, и Революционер понял: в последние мгновенья своей жизни слепой старик увидел то… чего ему не увидеть никогда, сколько бы лет он ни прожил на свете и как бы зорок ни был его взор.

Убийство отца Пьера и последующий поджог собора Святого Игнатия придали китайцам еще больше храбрости и подстегнули их выступления против фань куэй. То, что в определенный момент могло рассматриваться как контролируемые вспышки насилия на расовой почве, превратилось в широкомасштабную войну, которой было суждено войти в историю под названием восстание ихэтуаней[15].

Рикши останавливались в безлюдных переулках и убивали своих пассажиров. Повара, всю жизнь проработавшие в дорогих ресторанах фань куэй, подсыпали отраву в лучшие блюда. Писатели убивали издателей. Горничные нападали на хозяек, пока те спали. Даже торговцы Хонг, купцы и компрадоры, почуяв запах перемен, поставляли ихэтуаням продовольствие, оружие и боеприпасы.

Город-у-Излучины-Реки, шестой по величине торговый порт мира, рай, в котором белые люди зарабатывали огромные состояния, содрогнулся до основания и был готов сбросить тех, кто жил на вершине, в бездонную пропасть.

Вдовствующая императрица, игнорируя протесты племянника-императора, открыла для восставших маньчжурские арсеналы и объявила денежную награду за голову каждого фань куэй. Одновременно с этим она усилила нажим на бандита Ту. Цыси была уверена, что пророческий бивень находится у него и что он либо попытается положить начало собственной императорской династии, либо, как минимум, станет вымогать у нее в обмен на реликвию непомерный выкуп. Она ни на секунду не поверила посланию, в котором бандит заявлял, что «Бивня не оказалось там, где он должен был находиться».

Императрица приказала войскам, стоявшим кольцом вокруг Шанхая, войти в город и помочь восставшим.

— И принесите мне голову ушастого бандита, — добавила она напоследок.

Впервые в жизни Ту Юэсэнь испытывал страх. Он знал, что кто-то предал его. Поначалу он был уверен, что это сын Резчика. Но сразу после того, как в одном из тоннелей Муравейника нашли труп опозоренного Красного Шеста, который кто-то бесцеремонно затолкал за древнюю статую, изменил свое мнение.

Вслед за тем, словно не было других печалей, маньчжуры объявили награду за голову бандита и маньчжурские войска вошли в город.

«Начинать надо с главного, — решил Ту. — Первым делом — сыскать предателя, вырвать у него признание, узнать, где прячут Бивень, затем найти его и преподнести императрице, и проблема решена!»

Но кто же этот предатель, затесавшийся в их ряды? Опозоренный Красный Шест и сын Резчика мертвы. Кроме них достаточной информацией, чтобы предать Ту, обладали Мастер Благовоний, его главный лизоблюд, и главный военачальник, Лоа Вэй Фэнь.

На улицах города бушевала война, а бандит Ту сделал то, что сделал бы глава любой крупной компании, — созвал совещание.

Муравейник больше не мог считаться тайным местом для встреч, а улицы кишели опасностями и днем и ночью. Но несмотря на это, Троим Избранным необходимо было увидеться, чтобы решить дальнейшую судьбу Бивня. Конфуцианец предложил встретиться в каком-нибудь людном месте — предложение это не было лишено смысла. Сначала они решили встретиться в храме городских богов-покровителей после утреннего молебствия. Но потом остановили выбор на храме Лунхуа[16], договорившись прийти туда на следующий день после окончания буддистского праздника, который проводился, несмотря на царившие в городе зверства.

Май Бао весьма удивилась, получив записку от матери, в которой та просила приехать как можно скорее, и мысленно взмолилась, чтобы с той не случилось ничего дурного. Объяснив внезапный уход каким-то надуманным предлогом, которому Сайлас не очень-то поверил, Май Бао покинула окруженный стенами сад, разбитый в память о прошлой любви мужа, и дом, который теперь называла своим. Перед уходом она на цыпочках вошла в комнату, где в кроватках спали девочки, и приложилась прекрасными губами ко лбу каждой из дочерей.

— Поезжай в карете, — предложил Сайлас. — Макмиллан отвезет тебя.

— Это ни к чему, — ответила она. — Поверь, со мной все будет в порядке. Очень многим людям в этом городе небезразлично мое благополучие.

Сайлас посмотрел на высокую красивую женщину, которая теперь делила с ним не только ложе, но и жизнь, и подумал о том, насколько мало он ее знает. Она с вниманием относилась к его потребностям и желаниям, всегда оказывалась рядом, когда ему этого хотелось, но в ней крылись какие-то тени, проникнуть в которые — Сайлас знал это — в таком возрасте он не сумеет, да ему этого и не позволят. Может, она любит другого? Или в ее жизни уже была какая-то великая любовь, которую она не может забыть? Он не знал и понимал, что никогда не узнает.

Май Бао застала мать стоящей на коленях. Цзян в безмолвной молитве катала в ладонях четыре благовонные палочки, наполнявшие спертый, дурно пахнущий воздух своим ароматом. В дальнем конце комнаты, возле большой позолоченной статуэтки Будды, стоял человек, в котором Май Бао узнала странного знакомца матери, Конфуцианца. Рядом с ним находился мужчина с рукой на перевязи и повязкой вокруг головы, сквозь которую там, где должно быть левое ухо, проступало кровавое пятно.

— Ты долго шла, — недовольным тоном сказала мать.

— На улицах царит настоящее безумие.

— Это так, дочка, но запомни: на встречи Договора Бивня опаздывать нельзя. Невзирая ни на что. — Не вставая с колен и все так же катая в ладонях ароматные палочки, мать рассказала дочери историю древнего Договора Бивня, про обязательства Троих Избранных привести на землю Китая Тьму в Эпоху Белых Птиц на Воде, а затем отыскать Человека с Книгой, который приведет их в Эпоху Семидесяти Пагод.