Роберт Паль - И на земле и над землей Страница 63

Америку Свистунову любить было не за что, и он отошел подальше от этого агитатора за чуждые общечеловеческие ценности. И опять оказался на своей остановке. Жара, лето… Так ведь и жарко оттого, что лето. И лето оттого, что жарко. Как этого некоторые не понимают?

А таксист все стоял. Тоже мокрый, распаренный, хоть и молодой, и не рыхлый. Дверцы его машинешки были распахнуты, как пасть последнего невымершего динозавра.

В душе Никиты Аверьяновича завозились веселые бесенята. Ему опять захотелось справиться у него о времени. И он справился.

— Семнадцать рублей и пятьдесят копеек, — невозмутимо ответил тот, даже не взглянув на часы.

— А чем платить тебе за проезд? Часами? Минутами?

Теперь таксист впал в прострацию, потерянно хватаясь то за руль, то за дверцу.

Свистунов уже отходил к своему подошедшему наконец автобусу, когда тот собрался с мыслями и ответил:

— Эй ты, веселый, разве тебе не известно, что время — деньги? Ну и отсталый же у нас народ!..

Он еще что-то говорил, но Свистунов уже был в автобусе, автобус выкатывался с площади на дорогу, дорога, плавясь под знойным солнцем, вела в «Ягодку». «Ох и жара!» — стонал автобус вместе со всеми своими пассажирами и панелями, болтами и гайками. «Вот это лето!» — радовался Свистунов, смутно догадываясь, что в этом всеобщем людском помутнении виновато и оно.

Уже подходя к своему домику, Никита Аверьянович обратил внимание на мечущуюся вокруг него сороку. Беспокойная взбалмошная птица то садилась на землю, то взлетала опять и ненадолго присаживалась на крыши соседних домов, сарайчиков и туалетов, то опять возвращалась на плоскую крышу его «сакли», всецело поглощенная чем-то очень интересным для ее птичьего ума.

Его приход ее, всегда такую осторожную, ничуть не смутил, словно она привыкла к нему настолько, что уже считала своим старым знакомцем. Свистунова это очень заинтересовало. Наблюдая за ней, он заметил в ее клюве что-то поблескивающее, что она поминутно клала перед собой и с любопытством подолгу рассматривала. При этом головка ее вертелась и так и сяк, словно озадаченно раздумывала: клюнуть сейчас или подождать еще? И все прислушивалась, прислушивалась, будто в подобранной где-то блестящей цацке кто-то живет — маленький и занятный.

На всякий случай он приготовил свой фотоаппарат и стал поджидать подходящего момента для съемки. Пока сорока летала по соседям, он осторожно приставил лесенку к тыльной стороне своего дома и затаился в засаде. Как Никита Аверьянович и ожидал, в конце концов она опять вернулась на его удобную плоскую крышу и снова занялась своим непонятным делом. От слабого щелчка аппарата она вздрогнула, подхватила свою любимую игрушку и спорхнула вниз. Он успел заснять ее и в полете, а также краем глаза заметил, что птица что-то выронила в траву. Спешно спустился на землю, добежал до примеченного сверху места и тихо рассмеялся:

— Часы! Да какие хорошие!..

И тут же — еще веселее, еще радостнее:

— А часы-то — мои! Мои собственные… Стучат!

Это утром, когда умывался возле ведерка, он, торопясь, забыл их на обломке кирпича. А сорока нашла. И все изучала, слушала, что там скребется, стучит внутри. Спасибо, не унесла к себе в гнездо, а то бы поминай как звали. Или оно уже и без того полно таких блестящих цацек?

К вечеру опять прошла жуткая и одновременно прекрасная в своей могучей мощи гроза. И Свистунов опять снимал. Молнии, летящие стрелами и целыми огненными веерами. Ворону, ошалевшую от этого огня и грохота, вдруг разучившуюся летать и упавшую в кусты за домиком Ирины Филипповны. Зайца, от страха бросившего свой лес и заскочившего под козырек крылечка, прямо ему под ноги…

А потом был долгий тихий закат в полнеба, звездные небеса с ломтиком отслужившей свой срок луны, тишина, звенящая от стрекота цикад, запоздалый крик кукушки, похожий на квохтанье курицы, недовольной тем, что ее согнали с гнезда, где она собралась высидеть себе цыплят.

Только уснул, а солнышко уже в окне. Значит, опять вставать, опять включаться в эту бесконечную зеленую войну, в которой ему вряд ли когда удастся стать победителем. Но надо, надо, Никита Аверьянович! Поднимайся, заваривай чай, садись на свое любимое место у окошка на верандочке, готовься. Зеленые генералы не спят. Они подготовили свои полки к новому штурму твоих хрупких укреплений. Вот посмотри в окно — они уже тут: и в приствольных кругах яблонь, и в огуречнике, и на луковой грядке, и среди помидор, моркови, петрушки. И самые злостные из них — все те же осот да вьюнок, непобедимые, неискоренимые бичи садоводов.

Сел, налил себе полную кружку почти черной «Принцессы», глянул в окно. Две Ирины Филипповны стояли у двух своих ржавых бочек и как-то потерянно смотрели вокруг. Ну да, и там идет война. Ну да, опять две соседки, две ее бочки… Опять?

Ах, да! Он же не вооружился очками! Сбегал в комнатку, достал из сумки новенькие, только вчера привезенные из города очки, нацепил на нос.

— Все равно — две. И бочки — две… Никакая медицина не помогает. Что ж мне, так и жить теперь в этом дурацком двойном мире?

Перевел взгляд на свой участок. Там, где всегда скромно зеленели редкие кустики помидор, теперь поднималась буйная густая зелень — ряд за рядом, волна за волной. «Вот что значит дождь», — подумал Свистунов. И еще подумал: «Загустил однако, перестарался. Когда теперь созреют в такой густоте?»

Снял очки — все так же: не врут. Вышел за дверь — увы, кустики такие же редкие, бочка у Ирины Филипповны одна, и сама она — одна тоже, такая одинокая и растерянная.

Вернулся за столик, отхлебнул крепкого чая, глянул опять — снова две бочки, две соседки, а у самого что ни грядка — так лес густой.

— Ну и медицина теперь у нас! — вскипел Никита Аверьянович. — Крутил, вертел целый час, очки вот заставил на последние купить, а толку? «Наблюдайте за собой, наблюдайте за собой», — передразнил далекого отсюда врача-глазника. — Вот и наблюдаю. Все лето одно и то же. Ладно бы, если б вместо одного яблока два стало, вместо… И где это все-таки соседка вторую бочку раздобыла? Вот деловая баба, все ходы-выходы знает. И молчит!..

Совсем запутавшись, Свистунов сердито отстранился от странного окна, нарезал плавленого сыра, хлеба и принялся сосредоточенно есть. Хватит заниматься пустяками, не до того теперь — враг у порога. Вот сейчас он выйдет, вот только доест свой «десерт» и тогда — берегись!..

Весь день не покладая рук сражался он со своими ненавистными врагами. Над головой в бескрайнем синем небе плыли безумно красивые белые облака, у соседей цвели и благоухали пионы и люпины, нежным розовым цветом занялась даже его простецкая прозаическая картошка, а он ничего этого не видел. Все мотыжил, дергал, дергал, пока перед глазами не поплыли зеленые круги и все в них опять стало двоиться.