Андрей Буровский - Орден костяного человечка Страница 63

Наверное, пора…

— Люда… Рассветет уже скоро… Пойдем?

— А осиновый кол у тебя есть?

— Где-нибудь вырублю.

— «Где-нибудь»! Тут ближайшая осина — возле Улуг-Коми, замучишься ее искать. Пойдем уж…

Вдоль дома у Люды шел навес, а под ним, на узком длинном верстаке, чего только нельзя было отыскать. Лежал там и стволик осинки… еще не ошкуренный, срубленный совсем недавно. Володя взял его в руки, поднял на Люду вопрошающие глаза. Женщина закивала, потом поставила на верстак свой керосиновый фонарь, ушла в дом. Володя поискал топор, стал ошкуривать палку, отрубил сантиметров восемьдесят на колоде. Рубил и внутренне усмехался, размышляя на извечную тему головы и шеи. Как ловко все это организовала Людмила!

Женщина вернулась в кофте поверх цветастого ситцевого платья, принесла Володе его куртку, положила рядом всю остальную одежду. И правда, ночь еще совсем холодная; странно, что Володя не заметил этого сразу, стоя на улице в одних трусах.

— Ну что… Одеваемся и пошли?

— Я одета… Натягивай штаны и поехали.

— На чем?!

— Увидишь, на чем.

Позади дома к крюку, вбитому в стену, привязаны две лошади. Стоят, почти упираясь головами в дом. Так вот откуда звуки, что кто-то переминается, задевает чем-то за стенку! Лошади старые — смирные деревенские клячи, но и на них Володя ездить не умел. Ему было весело, и это Люда продумала, и смешно потому что вот тут-то и таился возможный провал всей операции.

— Люда… А я ведь не умею на них ездить.

Она засмеялась.

— Я серьезно, Люда, за всю жизнь сидел на лошади раза два… И знаешь что? Мне не понравилось.

Выражение лица Людмилы не поддавалось описанию… особенно когда до нее дошло, что Володя не шутит. Впервые в жизни женщина сталкивалась с таким: взрослый дядька, а ездить верхом не умеет…

— Ну… давай тогда шагом… Усидишь?

— Попробую. Что придется в третий раз на них садиться, это я уже понял. Только давай оденусь и кол возьму.

Володя отвязал одну лошадку, на вид чуть более смирную, взгромоздился в седло. Было как-то неприятно упираться ногой в стремя, чувствуя под собой что-то живое… В этом состояла одна из причин, по которой ему совершенно не нравилось ездить верхом: приходилось усаживаться на живое существо. Лошадь длинно фыркнула, помотала большущей головой.

— Поехали?

Людмила уже в седле, и, оказывается, на шее, поверх розовой кофты, у нее бусы, а волосы уложены в прическу. Когда успела?

— Ну, давай…

Главное оказалось — не мешать лошади. Володя держал поводья в основном для того, чтобы сохранять хотя бы внешний, формальный контроль за ситуацией, да старался удержаться в седле. Володя все время раскачивался в седле, все время сидел в нем неровно… Он понимал, что в том-то все и дело — все время менять положение, крениться в разные стороны так, чтобы компенсировать движения седла и сидеть ровно… Но это была теория, а на практике Володя никак не мог понять, когда, куда и насколько нужно наклоняться, когда привставать или перемещаться. В этом-то, стало быть, и состоял опыт езды на лошади, а если его нет — то значит нет.

Лошадь шла сама по себе, прядала ушами, шумно вздыхала, и внутри у нее что-то вязко ёкало и причмокивало, а временами начинало задумчиво, гулко бурчать. Слушая эти звуки стихии под собой, Володя чувствовал себя колдуном из старой легенды, затеявшим оседлать бурю, вспоминал, как несколько лет назад поддался на уговоры сотрудников: мол, ездить на лошади — это же такое удовольствие! Прямо-таки счастье! И как лошадь, по неизвестной причине, заехала в какое-то болото. Зачем? Почему? Неизвестно. Володя подозревал, что проклятая тварь действовала из садистских соображений: не слушаясь ни поводьев, ни дикого крика, забрела себе в самый густой кочкарник и встала там с задумчиво-отрешенным выражением на морде, а из черной воды, из-под кочек, полетели эскадрильи комаров… Тогда Володя спрыгнул с лошади и попросту выбежал из болота, спотыкаясь о кочки.

К счастью, эта лошадь вела себя приличнее — может быть потому, что шла вслед за лошадью Людмилы, у нее был положительный пример. Уже угадывался берег озера в наступающем рассвете. Звезды не исчезали, они начали как бы мигать. Володя понял, что вот сейчас-то и есть самый опасный момент — рассвет еще не наступил, только готовился.

— Милый, нам очень нужны сейчас лошади… Эти не любят лошадей, а лошади их чувствуют заранее. Когда-то я ездила на во-он тот диван… Я не знала, что там есть один такой, меня никто не предупредил. Хорошо, Зорька предупредила меня… Эта вот, ее зовут Зорька.

Людмила похлопала свою лошадь по шее. Володя не понял, всхрапнула Зорька просто так, случайно, или ответила Людмиле.

— Я и не знал, что у тебя есть лошади.

— Конечно, есть; ну как у меня могло бы не быть лошадей, Володенька! Их пасет один человек… он живет по ту сторону хребта; я послала ему нетопыря, когда лошади понадобились.

Вот как…

— А как тебя предупредила Зорька?

— Если лошадь чует… чует того, она пугается. Ты ведь сразу увидишь, что лошадь чего-то боится. А еще она будет все время смотреть на опасное место, и ты поймешь, что к тебе подходит кто-то невидимый. И всегда успеешь принять меры… Я, например, сразу же ускакала.

— Но ведь мы не должны ускакать, Люда… Нам надо сделать это дело.

— Лошади умеют с ними и драться… Я ускакала, потому что была тогда одна и ничего с собой не было подходящего, кроме ножа в сапоге. Теперь у меня есть ты, есть топор и этот кол.

— Это точно. Есть у тебя кол, есть топор и есть я; цена нам всем примерно одинакова.

Какое-то время молчали.

— Володя… Я тебя очень ценю… Очень люблю… Но знаешь, я часто не понимаю, когда ты говоришь серьезно, а когда нет.

— Видишь ли, я и сам это не всегда понимаю.

Как объяснить женщине, что занимаешь в ее жизни меньше места, чем хочешь? И потому злишься больше, чем надо?

Светало. Поднимался ветерок. Ведь там, где над горами ширилась серая полоска, земля уже нагревалась, а над озером воздух оставался холодным и растекался оттуда на восток. Стало прохладнее. Володя с тревогой посмотрел на голые ноги Людмилы, на ее легкое платье. Встала, сразу оделась, но легко. А ветер холодный.

Звезды мигали все сильнее, небо посветлело даже на западе. Над головой и в восточной части неба все стало дымчатое, серое, и звезды светили как бы сквозь вуаль. А могила была уже рядом.

— Я подержу лошадей.

Володя спрыгнул с лошади, еле свел непривычные ноги. До сих пор чувство опасности гасилось ездой верхом — очень уж много впечатлений. Теперь Володя стоял на земле, ничто не мешало воспринимать мир, и навсегда запомнилась ему поза Людмилы — прямая, как натянутая струна, стояла она на фоне светлеющего неба, держа под уздцы обеих лошадей. Поза была неспокойная, напряженная, ветер развевал полы длинной одежды. Что-то древнее, эпическое было во всей этой сцене… и в личности Людмилы — тоже.