Евгений Рогачев - Рогнеда. Книга 1 Страница 64

— Господь с тобой, Степан Емельянович, о чем говоришь? Оговаривают меня, очерняют в глазах твоих охальники разные, а ты и веришь. — Остап пустил слезу. — Мы же знаемся не первый год, и разве хоть один раз я тебя подводил?

Макашин его не слушал. Налил вина, выпил.

— Возьми, Степан Емельянович! — Остап достал припасенную заранее серебряную деньгу сунул в ладонь Макашина. — Это для деток твоих малых. Купи гостинца им, да привет от меня передай.

— Ладно… — Макашин, не глядя, сунул деньгу в карман, встал, покачнулся. — Смотри, Остап! Ежели что узнаешь, то я первым об этом должен знать.

— Это само собой, Степан Емельянович, без этого никак. Что я, не понимаю что ли? — Остап тоже вскочил, бережно поддержал фискала под локоток.

— Тогда прощевай покуда. Будет время, еще загляну.

Макашин вывалился из-за стола, воины потянулись вслед. Выпроводив непрошеных гостей, Остап вернулся к столу, обозрел распотрошенный стол, скатерть в кровавых винных пятнах, вздохнул.

— Сгореть вам в геенне огненной. — И тут же напустился на Маньку, звучно хлопнув ее по спине. — Что стоишь, корова пучеглазая!!? Я за вас прибирать тут должен, что ли!!?

Половые, очнувшись, кинулись сгребать со стола грязную посуду.

Настроение было вконец испорчено, и Остап до вечера толкался по двору, временами покрикивая на холопов. Харчевню велел запереть и никого не пускать. С расспросами к Остапу никто не лез. Да и как спросишь у хозяина? Он всему голова, ему и решать. Людишки же-особливо те, кто привык каждодневно бывать у Остапа — уже толклись по ту сторону тына, недовольно ворча и не понимая, отчего заперты всегда гостеприимно распахнутые ворота. Самые нетерпеливые, готовые за жбан разбавленного ола продать мать родную, пытались перелезть через тын, но Остап велел спустить собак, и те бегали по двору, радуясь неожиданной свободе и хватая за порты всех, кто подвернется. Холопы, видя такое дело, совсем попрятались, и двор опустел. Только Остап стоял с суковатой палкой в руке на высоком крыльце и задумчиво теребил редкую бороду.

Когда начало вечереть и солнце уже едва проглядывало из-за куполов церкви, Остап очнулся от дум, крикнул:

— Прошка!!! Где ты, сучий сын? Подь сюды. Знаю же, что где-то рядом затаился. Вылазь!!!

Из-за угла дома вывернул Прошка, подбежал к хозяину, замер, ожидая распоряжений.

— Что, подглядываешь за хозяином? Вынюхиваешь все? — Остап насмешливо смерил взглядом Прошку. — Слышал твое мерзкое дыхание у себя за спиной. Не глухой еще, чай.

— Что ты, Остап Тимофеевич? Благодетель ты мой! Да разве ж я могу? — Прошка прижал руки к груди. — Ждал, что, может, вдруг понадоблюсь тебе, вот и был рядом, чтоб слово твое важное не пропустить.

— Не пропустишь… Слухай сюда. Как только совсем потемнеет, выведешь троих людей за городские ворота. Знаешь, где они?

— Знаю, хозяин. В овине дальнем схоронены.

— Усмотрел уже, черт востроглазый… Выведешь их тайно, чтоб ни одна живая душа о том не прознала. Прежде собак вели запереть, а то лаем своим переполошат всех. Как сделаешь это — думай сам. Только не прись через городские ворота, а то нарветесь на стражников, они и похватают вас враз.

— Не беспокойся, хозяин, знаю, как вывести их так, чтоб никто о том не узнал. Калитка есть тайная в зарослях шиповника, что на другом конце города, где беднота одна селится. О ней мало кто знает. Я, да еще пара знакомцев моих.

— Может, заколочена уже? — усомнился Остап. — Посадник зорко приглядывал за городскими стенами. Вдруг и калитку ту нашел?

— Не должен, — покачал головой Прошка. — Ее не сразу и заметишь, ежели только специально искать будешь. А кому в том какая надобность? В начале лета пролазил я через нее, когда на дальний хутор сверток твой относил.

— Тихо! — Остап оглянулся, притянул Прошку к себе, дыхнул в лицо: — Не чеши языком-то зазря. Забыл, что будет с тобой, ежели кто прознает, почему на хутор тот шастаешь? Вспомнил? Ну, тогда и держи рот запечатанным, а не ори словно блаженный.

Оттолкнул Прошку от себя. Холоп вытер вспотевший лоб, коря себя за неосторожно вырвавшееся словцо.

— Ступай, — молвил Остап. — Да, вот еще что! Как выведешь их за тын, схоронитесь возле изгороди да подождите чуток.

— Долго ли ждать?

— Сколь надо, столько и будешь ждать. Ступай!

Прошка натянул шапку, склонился в поклоне и опять исчез за углом дома. Остап еще немного постоял и поднялся наверх, где прошел в дальнюю горницу. Открыл едва приметную дверцу и оказался в маленькой комнатке без окон, где на лавке, прикрытая шкурами, лежала Рогнеда. Возле нее прикорнула бабка Лукерья. Возле ложа стояла миска с какой-то мутноватой жидкостью и пучок сухой травы. Две свечи тускло освещали маленькую горницу.

Как только Остап вошел, Лукерья открыла глаза.

— Чего приперся? Не сидится на одном месте, все ходишь, высматриваешь…

— Не ворчи, старая. Забыла, что на моих харчах живешь? Так я напомню. Лишу куска хлеба — по-другому запоешь.

— Хи-хи! — старуха захихикала, седые космы задергались на морщинистом лице. — Грозишь, что ли? Так это зря. Я давно одной ногой в могиле стою. Все прибраться хочу, да не могу — боги не принимают.

— Грешна, значит.

— Все мы живем в грехе — и млад, и стар, только не ведаем об этом. А боги знают, оттого одних принимают к себе, а других нет.

— Ладно, не препираться я с тобой сюда пришел… Как девица?

— Не видишь? Плоха.

— Заберут ее нонче отсюда. Так что приготовь ее в дальний путь.

— На тот свет, что ли?

— Не дерзи, карга старая! Сама знаешь о чем я! — Характер у Лукерьи был скверный, и Остап об этом знал, но мирился до времени.

— Помрет, — прошамкала старуха беззубым ртом.

— Тебе в том какая печаль? Велено, выполняй!

Старуха, шурша одеянием, встала, взяла пучок травы, подержала над огнем. Комнатку стал наполнять удушливый запах. Лукерья наклонилась над Рогнедой, дымящимся пучком поводя вдоль тела.

— Из-под камня черного вызываю силу темную, силу темную, дело грешное, тоску, сухоту, сердца ломоту, смерти хворобу с рабы… Как имя-то ее?

— А я почем знаю? — Остап пожал плечами.

— Ладно, обойдемся без имени, хотя и нельзя так, — проворчала Лукерья, обволакивая Рогнеду пахучим дымом. — Снимите хворобу, на собаку пошлите. Черт-сатана, копыта, рога, мне, слуге своей, помоги, вместо рабы этой собаку сгуби, схорони, и жизнь назад поверни. Изыди, сатанинская сила! Изыди, покинь сей дом!

Дышать становилось все труднее. Остап зажал нос рукою, пробормотал:

— Ты что уморить ее решила? Да и меня заодно…

Старуха не откликнулась, а продолжала колдовать над Рогнедой. Наконец оглянулась.