Джон Мастерс - Ночные гоцы Страница 65

Он шарил по стене в поисках ключей. Со стропил срывались искры, в лицо бил огонь, от дыма нечем было дышать. На дальнем конце он нашел и сдернул с гвоздя раскаленную связку. Руку словно полоснуло ножом. Он стал совать ключ за ключом в замок той камеры, которая была ближе других к зданию суда, пока Рамдасс и Харисингх сбивали ржавые засовы. Наконец ключ подошел, и они, заходясь в кашле, налегли на дверь. Она распахнулась, и наружу вывалились пять полуголых людей. Родни на горящих ногах перебежал к следующей камере. На этот раз ключ подошел быстрее. Еще четверо. Следующая…

Крыша суда обрушилась. Их окружило море ревущего огня и на секунду поглотило, но они уже добрались до последней камеры. Ни один ключ не подходил. Они, как безумные, заколотили в дверь кулаками. Изнутри к решетке прижимались воющие лица. Рамдасс приложил винтовку к замочной скважине и выстрелил. Из камеры вырвалась дюжина оборванных чучел: бандиты и убийцы, все в ручных и ножных кандалах.

На Хребте, вдыхая вдруг ставший прохладным воздух, Родни набрел на туземного кавалерийского офицера и узнал Пир Бакша. Он велел ему собрать преступников и взять их под охрану. Пир Бакш отдал честь и не двинулся с места. Голова у Родни кружилась. Он опять сердито прохрипел приказ. Его никто не слушал. Джемадар Пир Бакш и его люди не сводили глаз с караульного помещения восемьдесят восьмого полка.

Тюрьма и суд словно взорвались. Во все стороны, как пушечные ядра, полетели балки. Искри и горящие щепки вихрем устремились через Хребет. На крыши караульного помещения и соседних с ним складов пролился огненный дождь. Только через полминуты Родни смог различить в адском шуме сухой треск винтовочных выстрелов.

Стреляли все сипаи Восемьдесят восьмого полка, и те, что в толпе, и те, что на веранде. Их алые мундиры сразу бросались в глаза среди темно-зеленых мундиров стрелков и серебристо-серых — кавалеристов. Родни видел, как какой-то наик выстрелил полковнику Булстроду в спину. Под градом пуль упал на колени и умер корнет Джимми Уоф. Десятки алых рук тащили с веранды Макса Белла. Последний рывок, вспышка штыков… Остальные стреляли в воздух. И все кричали что-то дикое, ни с чем не сообразное:

— Помни Мангала Панди! Панди! Панди! Настает ночь кровавого мяса! Убивайте! Везут пушки! Убивайте всех до единого! Убивайте, не то повесят! Помни!

Он все понял. Восемьдесят восьмой полк взбунтовался. К счастью, вокруг него почти все были в темно-зеленом. Воротник врезался в обгоревшую шею, но он продолжал облегченно кричать. Он называл их по именам:

— Манлалл, Бадри Нараин, Таман, Вишну! Ко мне! Ко мне! Восемнадцатый взбунтовался! Тринадцатый, ко мне!

Слава Богу, что все они вооружены. Его подхватила огненная волна военного азарта и выжгла боль и усталость. Его вела свирепая гордость за свой полк — именно она заставляла его кричать. Гордость общим прошлым, гордость за тех, вместе с кем он выстоял при Чиллинвалла, за тех, вместе с кем на ледяном пенджабском рассвете он бросался в молниеносные атаки, за тех, кто пошел за ним в огонь. Всегда вместе, спаянные беспримерной верностью, беспредельным доверием, сотню лет они, подобно наводнению, обрушивались на врага.

— Тринадцатый стрелковый! Ко мне! Ко мне!

Они медленно оборачивались. Чужие лица с ничего не видящими глазами. Губы шевелятся, пальцы ложатся на курки.

Рядом Алан Торранз прошептал:

— Они сошли с ума. Господи Иисусе, они все сошли с ума!

Незнакомцы в зеленых мундирах медленно надвигались. Над самым ухом раздался выстрел. Пуля ударила прямо в потрясенное лицо Торранза, сорвала нос, прошла бороздой между глаз, вонзилась в лоб и вышла на макушке. Байронический герой, что-то лепеча, корчился в пыли, разбрызгивая во все стороны мозги и кровь. Незнакомцы заслонили его, стали топтать ногами и тыкать штыками. Лепет затихал. Безумцы спешили прикончить это существо, но оно продолжало поскуливать.

Сердце Родни замерло, дернулось и разорвалось. Гордость его погибла с мучительным стоном, и ему осталась пустота. Он обливался холодным потом, его тошнило. Сипай Шамсингх с искаженным лицом и горящими глазами — Шаму, пахарь, Шаму, деревенский простачок — Шаму зарычал как собака и воткнул штык в живот Алана.

Родни не испытывал страха. Он ощущал только бесчестье. Он стоял среди них, погружаясь в липкую пучину стыда. Все, чем он жил, предали. Англичане в Индии предали Англию, Бенгальская армия предала доверие, его полк — свою славу; он предал своих людей; они, бывшие его частью, предали самих себя.

Робин. Женщины и дети одни в бунгало. Джоанна. Теперь он знал, что пытался сказать Джеффри Хаттон-Данн. Он поднял руки и вне себя от позора, стыда и ужаса закричал прерывающимся голосом по-английски:

— Прекратите! Ради всего святого, прекратите!

Бесполезно было называть их по именам, молить о милосердии. Он никогда не видел их в такой ярости. Убивать, только убивать — никто не должен видеть это и остаться в живых, чтобы рассказать, что он видел. Но ему надо выжить, ему надо спасти Робина. Ужас сдавил горло. Темные лица окружили его.

Ночь раскололась на части. Огонь потускнел. Фиолетовое зарево залило все вокруг и заслонило небо. В барабанные перепонки ударил раскаленный воздух. Его мягко вдавило в землю. В облаках дыма метались алые сполохи. Гул перешел в непрекращающийся рев. Земля затряслась. С неба градом сыпались кирпичи и камни. Огромные бесформенные обломки с гудением проносились над головой и падая, валили дальние деревья. Верхняя половина туловища в алом мундире, хлюпая, скользила по склону к тюрьме. Взорвался склад боеприпасов.

Близнецы Аткинсонов, Том и Присси, проснулись одновременно. Том дрожащим голосом спросил:

— Айя, кья хайя?[102]

По комнате двигались гигантские тени, а мама ушла встречать аиста, который принесет тете Дотти нового ребеночка. Снаружи — вспышки и грохот, в комнате — какие-то чудовища, а кто они, через москитную сетку никак не разобрать, и айя все не отзывается. Присси начала всхлипывать: страшилище пришло за ней, страшилище с красной рожей, в черной шляпе, со стальными когтями. Она всхлипывала все громче и громче, заходилась от слез, икала. Москитная сетка разорвалась.

Виктория де Форрест, откинув простыню, нагишом лежала на кровати. Ей не спалось. Ее лицо, преображенное сонной нежностью, выглядело почти красивым. Она кончиками пальцев касалась своего тела, водя языком по губам. Рядом спал, повернувшись к ней спиной, голый Эдди Хедж, и даже во сне на его скрытом от нее лице застыла кривая усмешка. В темноте она разглядывала очертания его головы. Его одежда была небрежно раскидана по всей комнате. Отец никогда к ней не заглядывал, но, может, Эдди все-таки лучше уйти — похоже, где-то начался пожар и слышались странные, шелестящие звуки. Конечно, он на ней женится — она ведь так его любит. Он ей объяснил, что пока не получится — он весь в долгах и все силы отдает службе. Все равно, он еще прославится, и все эти высохшие стариканы, которые глядят на него сверху вниз, поумирают от зависти. Никто его не понимает так, как она. Надо только подождать. И это стоит и ожидания, и насмешек — всего. Она пошевелилась, и почувствовала, как в ней растет новая жизнь — здесь, здесь и здесь. Она станет ему самой лучшей на свете женой. Она будет о нем заботится, и он остепенится, и ему больше не захочется повесничать… Внезапно шум резко усилился — прямо на веранде раздались крики и выстрелы. В комнату ворвались вооруженные люди и открыли стрельбу. Она даже не успела пошевелиться. Эдди приподнялся как был — нагишом, и тут же свалился обратно с застывшей на лице усмешкой. Она упала на него. Один из сипаев потыкал в них штыком. Другой сплюнул на пол и сказал: «Шлюха! Но он — словно добрый охотничий сокол, верно?»