Алекс Ратерфорд - Вторжение в рай Страница 66

Глава 13

Беглец

После дневной охоты Бабур неспешно ехал обратно в Сайрам. На расстилавшихся вокруг полях, поселяне, а точнее, поселянки в ярко-красных, зеленых и голубых платьях, склонившись, готовили землю к предстоящему севу. Неожиданно он увидел трех всадников, несшихся галопом, вздымая из-под копыт золотистую пыль со стороны селения, так, что клонившееся к закату солнце находилось позади них. Когда они подъехали ближе, двое из них оказались воинами его личной стражи, а вот третий был незнакомцем. Когда все трое остановились, тот спрыгнул с коня и распростерся ниц перед Бабуром.

— Поднимись. Ты кто?

— Посланец твоего единокровного брата Джехангира. Хвала Аллаху, мне удалось наконец найти тебя. Это было очень трудно: я искал тебя много дней.

— Так и должно быть: время нынче тревожное. Но что за вести доставил ты мне от Джехангира? Вот уж не думал, что он вспомнит обо мне — по крайней мере с тех пор, пока удача отвернулась от меня.

— Увы, ныне она покинула и моего господина. Шейбани-хан вторгся в Фергану с запада. Эмир Джехангир заклинает тебе прибыть немедленно на помощь со всеми силами, какие ты сможешь собрать.

— С чего бы это? Он, помнится, не прислал мне людей, когда я просил помочь в обороне Самарканда.

— Об этом, повелитель, мне ничего не ведомо. Я знаю лишь, что народу Ферганы грозит большая беда и он нуждается в твоей помощи.

Бабур помедлил, после чего сказал:

— Это, конечно, серьезное основание, но я должен обдумать свой ответ. Сейчас мы так и так возвращаемся в селение. Там ты сможешь умыться и подкрепиться с дороги.

Спустя два часа Бабур направился в покои матери и бабушки и услышал на подходе звуки лютни Исан-Давлат. Когда он вошел, она отложила инструмент, а мать — свою вышивку.

— Вы уже слышали о послании Джехангира? — спросил Бабур.

— Конечно. Что ты ему ответил?

— Весь последний час я ломал над этим голову. Вы обе понимаете, что у меня нет причин испытывать любовь к Джехангиру, похитителю моего трона, а уж к Тамбалу и того меньше. Однако, как человек чести, я просто не могу не помочь защитить Фергану от диких узбеков, наших исконных, кровных врагов. Я люблю свою родину, там находится могила моего отца. С ней связано столько радостных воспоминаний детства, когда все мы — вы, я и отец жили там. Нельзя мне стоять в стороне, в то время как враг будет разорять родную землю. Поэтому я соберу всех, кого смогу, и немедленно отбуду в Акши.

— Ни твоя мать, ни я, другого от тебя и не ждали, — промолвила Исан-Давлат.

Пурпурные облака клубились вокруг остроконечной вершины горы Бештау — зрелище, памятное Бабуру с юности. Гроза двигалась с востока и должна была накрыть их, самое большее, через час, стало быть, подумал он, надо позаботиться об укрытии. Да и в любом случае, они не вылезали из седел почти уже десять часов, и им давно пришло время сделать привал. Он вытащил ноги из стремян, свободно свесил их, расслабляя затекшие мышцы, и похлопал по потной шее своего неутомимого вороного жеребца.

— Разобьем лагерь вот там. — Он указал на находившуюся в паре сотен шагов рощицу таволги, которая могла укрыть их от дождя и от посторонних глаз. Когда-то, давным-давно Вазир-хан подарил ему искусно вырезанную из таволги рукоять для хлыста в виде лиса с разинутой пастью и свисающим языком. Сейчас, однако, было не время для прочувствованных воспоминаний о прошлом и об умерших. Прочная, упругая древесина таволги годилась на стрелы, а стрелами им, с учетом того, что могло ждать их в ближайшие дни, стоило запастись как следует.

— Байсангар, выставь дозор на холме, там, наверху.

Спешившись, Бабур привязал жеребца к дереву. Они покинули Сайрам в такой спешке, что не успели даже заготовить походные шатры. Но неважно: он закутался в свой красно-коричневый походный плащ и сел, привалившись спиной к камню, в то время как некоторые из его людей углубились в рощу с луками, высматривая фазанов и голубей, а иные принялись собирать хворост для костров.

Никогда он не представлял себе свое возвращение в Фергану таким.

— Повелитель!

Подняв глаза, он увидел Бабури.

— У тебя печальный вид.

— А мне и невесело, Бабури. Через два дня, а то и раньше, мы будем в Акши. Только вот не было бы слишком поздно.

— Мы движемся так быстро, как только можно…

— Верно. Но это моя родина. Самарканд ослепил меня так, что я позабыл об этом, а ведь если б не моя опрометчивость и честолюбие, я мог бы здесь править. И моя сестра не оказалась бы в нечестивых руках Шейбани-хана.

— Ну, никто не может считать себя в безопасности от узбеков. Шейбани-хан останется твоим врагом до тех пор, пока ты или кто еще не снесет голову этому ублюдку с плеч…

Бабур кивнул. По всей видимости, тот был прав: наверное, поведи он себя иначе, это не так уж многое бы изменило. Эта мысль слегка развеяла тоску и чувство вины, накатившие на него при виде знакомых очертаний горы Бештор.

Начинался дождь. Встав, Бабур подставил ему лицо, чувствуя на щеках стекающие капли. Если так пойдет дальше, костров ночью будет не развести, и вместо дичи на вертеле им придется есть черствый хлеб да сладкие сушеные абрикосы, прихваченные в седельных сумах из Сайрама, да еще спать с бурчащими животами на сырой земле. Но по крайней мере, скоро он снова увидит родные места, и у него появится возможность, хоть и слабая, сообразно имеющимся силам, нанести удар Шейбани-хану.

Первыми это заметили разведчики Бабура — над селением Тиканд, в сорока милях от Акши, поднимался дым. Он хорошо помнил это место, потому что часто охотился с отцом в его окрестностях, гоняя во весь опор на упитанной, низкорослой лошадке за оленем по поросшим белым клевером лугам, или вместе с местными мальчишками пугал на бахчах пухлых фазанов. Тиканд был благополучным, процветающим селением, где плодородие почвы поддерживала сеть оросительных каналов.

Но нынче все обстояло иначе: вскоре и сам Бабур увидел поднимавшийся к небу едкий, черный дым. Явно не от костров или кухонных очагов. Горело все селение.

Когда он и его люди, держа оружие наготове, приблизились, ничто не шевелилось, не вспорхнула даже певчая пташка. Впереди поблескивал на солнце арык, но окружавшие его сады, где вызревали груши, яблоки и миндаль, были подвергнуты опустошению. Деревья срубили, свалили в кучи и сожгли. Та же участь постигла и бахчи.

Но это было не самое худшее. Одно дерево, прекрасная, крепкая яблоня, которая должна была вот-вот покрыться бело-розовыми цветами, обещая чудесные плоды, осталась нетронутой, только плоды с ее ветвей уже свисали. То были тела пятерых мальчишек, коротко стриженных, в груботканых туниках и штанах — точно таких же, как и те смешливые, острые на язык, загорелые крестьянские ребятишки, с какими он когда-то гонял фазанов. Только вот лица их раздулись и потемнели, глаза вывалились из глазниц, а шеи кровоточили там, где в них глубоко врезались веревки. Вокруг падкие на свернувшуюся кровь вились мухи. Подъехав, Бабур коснулся щеки одного из повешенных, и его тело медленно качнулось. Кожа на ощупь была теплой.