Джон Бакен - Запретный лес Страница 67

— Я убежден, что Бесси Тод была избрана на шабаше для человеческого жертвоприношения и, возможно, пошла на это по доброй воле. Я когда-то слышал, что иногда ведьмы таким образом платят мзду Хозяину Ада… Заметьте, была она слаба умом.

— Я и сам об этом раздумывал. Меня не было, когда дознаватель допрашивал ее, но присутствовавшие на пытке говорили, что он сам вкладывал слова в ее уста. Впрочем, это согласуется с тем, что творится в этом грязном деле повсеместно. Она была обречена, словно ее уже везли на костер… Но я выяснил еще кое-что. Наш сосед из Чейсхоупа — Царь-Диявол.

— Святые Небеса, это еще что такое?

— Можете сами повыведывать. Он жрец на шабаше, больше того, он и сам по себе вроде как Диявол. Вот поэтому вы видали, что в Лесу все ему кланялись и тыкались в него, как собаки. В Шотландии и до него были Цари-Дияволы. К примеру, при Якове Шестом это был Фрэнсис Стюарт, граф Ботвелл[123], эх, и славные у него имелись почитатели в Данбаре и у Басса.

— Но этот человек церковный старейшина! — воскликнул Дэвид. — Слова Писания не сходят с его уст, и не раз он обвинял меня в грехах.

— Такой вот он малый! И от лицемерия можно получать радость. И все же — все же! — зуб даю, Чейсхоуп не сомневается в чистоте своей души и верит, что сумеет свободно зайти в Рай с заднего двора. Эта ваша Церковь столь хитроумна в догматах, что человек может жиреть на собственных грехах, понося недостатки окружающих, ведь он избран, на него уже, как говорится, снизошла благодать и на Небесах заранее уготовано место. Сам я не разумею, как можно поклоняться одновременно Богу и Дьяволу, но есть и многие иные, что сделали это служение своей верой. У таких в одной верше Рай, а в другой — плотские соблазны: придет время помирать — они их отринут, не теряя уверенности, что то, что в первой верше, цело и невредимо. Чудное у них учение, и вряд ли я вник во все тонкости, но мне противно думать, что в это может верить честный человек, и хоть не раз меня пылко убеждали, что так оно и есть, у меня от такого мурашки по телу.

— Вы говорите не о христианской вере в избранность, а о ее извращенном варианте, — мрачно заметил Дэвид.

— Ну, нынче миром правит именно это ложное толкование. Церковь слишком широко распахнула пред грешниками врата благодати Господней, и все иные тропы к Престолу стали узки. Она изгнала простодушие, раскрыв объятия ханжеству, ведь природу человеческую не изменишь: ежели кто и объявит невинные радости грехом в глазах Божьих, люди радоваться не перестанут, но будут искать лазейки, сохраняя показное благочестие. Но заметьте, покуда удовольствие идет об руку с муками совести, оно перестает быть невинным. Достаточно капли чернил, дабы замутить чистую воду: вскоре человек начинает искать наслаждение покрепче. И вот люди, сидевшие пред вами на проповеди в кирке, уже отплясывают в Лесу, справляя языческие празднества, а человек, к коему прислушивается весь Пресвитерий, с головой погружается в такое нечестие, от коего даже простых солдат воротит. А все потому, что они в своем праве, как они это называют, у них нет сомнений в собственной богоизбранности. С чего бы им мучиться в раздумьях?

Марк улыбался, но по голосу было ясно, что он не шутит.

— Вы смеетесь, — вскричал Дэвид, — а вот я едва не рыдаю.

— Я смеюсь, дабы не начать проклинать. — Марк стал серьезен, в глазах замерцал огонь. — Говорю вам, Содом и Гоморра были меньшим кощунством пред Всемогущим, чем это сумасшедшее кальвинистское извращение, подрывающее основы и разлагающее души людские. Они видят себя святыми, а сами сидят в навозной куче с другими грешниками.

Дэвиду запретили проводить богослужения в кирке, но он оставался пастором при приходе и мог высказываться в любом ином месте. Каждое второе воскресение кафедру в Вудили занимал мистер Фордайс и, вопреки указаниям Пресвитерского совета, обедал в пасторском доме; по прочим воскресениям Дэвид проповедовал на церковном кладбище. Двадцать лет спустя, когда одряхлевшего мистера Фордайса перевели из Колдшо в другой приход, вся округа продолжала вспоминать эти службы под открытым небом…

Такое новшество привлекло многих с первого дня, и с каждым воскресением паства росла, ведь никогда до этого Дэвид не произносил подобных речей с кафедры в Вудили. Одна из знаменитых проповедей была посвящена опасности легкомысленного отношения к спасению души. Нельзя спастись легко, полагаясь лишь на чудо, дорога к вечной жизни долга и терниста; думать, что благодать даруется сама по себе, означает презирать искупление через распятие Христово. Дэвид мало говорил о догматах и не грозил Преисподней и Судным днем, что обычно было главным аргументом любого серьезного священника. «Он славный пастырь, — отозвался как-то о нем Ричи Смэйл, — мягко и верно толкает народ к Иисусу». Душа Дэвида радовалась, отчего проповеди обрели особую теплоту, и не раз глаза его слушателей увлажнялись, и дети, притулившиеся в траве или на плоских могильных камнях, не ерзали и не перешептывались, а торжественно внимали священнику. Старейшины на его проповеди не ходили, более того, за исключением Питера Пеннекука, все они пренебрегали и правоверными богослужениями мистера Фордайса. Чейсхоупский арендатор сотоварищи шли пять миль по болотам в Боулд, дабы приобщиться к страстному боголюбию мистера Эбенезера, покуда, предположительно к Новому году, Пресвитерий не вынесет окончательное решение по делу их пастора.

В Вудили образовались две партии. Одна выступала на стороне Совета старейшин, называя Дэвида роялистом и мятежником или, в лучшем случае, лаодикийцем, сомневающимся в непреложных постулатах, бунтарем, презревшим авторитеты, и проповедником хладной морали. К ней принадлежали записные благочестивцы, возмущенные его сопротивлением властям и посему охотно раздувающие скандальные слухи. На стороне Дэвида оказались такие достойные прихожане, как Ричи Смэйл и Рэб Прентис, несколько праведных женщин, пара степенных крестьянских семейств и все те, кто не мог похвастаться ни уважением селян, ни собственной набожностью. То, что за него яростно выступали вновь пустившийся в запой Риверсло и вьющийся вокруг пастора Тронутый Гибби, не шло Дэвиду на пользу: не бывать дружбе меж иудеями и самаритянами. Изобел, грудью стоявшая за хозяина, перессорилась из-за него со всеми друзьями и родными, а при встрече с чейсхоупской Джин так завелась от ее насмешек, что накинулась на женщину с кулаками и гнала ее до самых огородов Питера Пеннекука. Амос Ритчи тоже не скрывал своей приверженности, и горе тому, кто в его присутствии решался злословить про пастора. Фермеры в приходе перестали нанимать его, и в кузне редко раздувались меха, а сам коваль перебивался случайными заработками в Риверсло и Калидоне. Одному лишь арендатору из Кроссбаскета удавалось ладить со всеми. Он одинаково приветливо здоровался с Чейсхоупом и с Дэвидом и не раз по-товарищески опрокидывал чарку в «Счастливой запруде» вместе с Амосом или Майрхоупом, Риверсло или мельником. Но его популярность зиждилась скорее на страхе, а не на приязни. «Что нам о Кроссбаскете ведомо? — говорил один. — Заявился сюды с брегов Тевиота, а где живал ранее? Да и про Джед-Уотер[124] он слыхом не слыхивал». «Ох он и хитрюга, — качал головой другой, — таковскому палец в рот не клади. Не по единому Писанию его наукам обучали. Не подивлюся я, коль однажды закипит он да озвереет. Говорите, слово он молвит, как истый христианин? Конечно, конечно, про него еще не то насвистят, имелся б рот поганый».