Роберт Сервис - Аргонавты 98-го года Страница 67

Это были дни, когда Даусон мог справедливо быть прозван распутным. Это было царство кафешантанных девиц, и оттенок хулиганства окрашивал город.

Даусон был в то время Меккой игрока и блудницы. По крайней мере, две трети его населения начинали день, когда другие уже кончали его. Город просыпался вполне лишь к наступлению ночи, когда разгорались лихорадочная погоня за развлечениями. Все было заражено духом разврата. На лицах многих деловых людей стояло клеймо пути, по которому они шли. Дела в судах откладывались из-за кутежей адвокатов. Банковские счетчики входили в клетки, не сомкнув за ночь глаз после оргий. Правительственные чиновники открыто жили с распутными женщинами. Верхи и низы были одинаково заражены порчей.

В казино около рулетки собираются люди. Они стоят в три ряда. Женщина выбегает из танцевальной залы и прокладывает себе дорогу через толпу. Она очень молода, очень красива и полна жизни. Мужчина толкает ее, голубые глаза мечут на него взгляд, и с милых, как у ребенка, уст срывается замечание:

― Черт вас дери! Будьте осторожней.

Люди очищают ей дорогу, и она бросает мешочек с песком на красное. «Сто долларов отсюда», ― говорит она. Крупье кивает головой; колесо вертится; она проигрывает. «Дайте мне еще на двести фишек», ― кричит она. Крупье протягивает их ей и опускает ее мешочек в ящик. Она играет еще, и еще, ставя фишки вокруг всего табло. Иногда она проигрывает, иногда выигрывает. Наконец перед ней оказывается целая груда фишек. Она радостно смеется.

― Теперь, я думаю, можно спрятать их, ― говорит она, ― этого достаточно на сегодняшний вечер.

Крупье протягивает ей обратно мешочек, пишет чек на ее выигрыш, и она уходит, счастливая, как дитя.

― Кто это? ― спрашиваю я.

― Это? Цветок. Красотка, не правда ли? Хотите познакомиться? Пойдемте в танцевальную залу.

Я снова встречаю юношу. Его капитал близок к истощению. Он занимает несколько сот долларов у меня.

― Еще одна ночь, ― говорит он с горькой усмешкой, ― и свинья снова отправится валяться в грязи. Они поймали вас тоже? О, господи! Это великая игра. Ха, ха!

Он удаляется нетвердой походкой. Потом из сверкающего тумана появляется Банка Варенья. Он смотрит на меня с тревогой.

― Бросьте это, старина, ― говорит он, ― пойдемте в мою хижину отдохнуть.

― Прекрасно, ― отвечаю я. ― Еще только один стакан.

Еще один влечет за собой еще один. Бедный старый Банка Варенья! Это слепой, который ведет слепого.

Мошер преследует меня своей блестящей лысой головой и крысиными глазками. Он живет с маленькой девяносто пяти фунтовой женщиной, той, у которой копна волос.

О, я спустился в гадес жизни. Я пью и пью. Мне чудится, что я пью беспрестанно. Я редко ем. Я один из полдюжины «отчаянных». Весь лагерь говорит о нас. Мне кажется, что я веду галопом всю братию к гибели. Мне хотелось бы знать, что думает об этом Берна. Было ли когда-нибудь более щепетильное создание. Откуда в ней эта непреклонная гордость? Дитя горя! Она напоминала мне нежную китайскую вазу среди грубой мазни трактира.

Блудный Сын спешит в город, чтобы вразумить меня.

― Ты с ума сошел? ― кричит он. ― Мне безразлично, если ты строишь из себя осла, но сорить деньгами так, как это делаешь ты, просто отвратительно. Меня тошнит от этого. Возвращайся немедленно домой.

― Не хочу, ― говорю я. ― Пусть я сумасшедший. Разве это не мои деньги? Я никогда не бесился до сих пор и я хочу наверстать потерянное, вот и все. Когда деньги выйдут, я брошу. Сейчас я наслаждаюсь жизнью. Не приходи, пожалуйста, отравлять мне ее своими наставлениями. Сколько веселого я прозевал, оставаясь добродетельным. Пойдем вкусить последнее слово человеческой мудрости ― выпьем.

Он уходит, качая головой.

За него бояться нечего! Он, со своей солнечной улыбкой, заставит неудачу заплатить. Это катящийся камень, который, не покрываясь мхом, умудряется прильнуть к зелени на каждом повороте.

Я в ложе Гранд-Паласа. Заведение битком набито буянящими людьми и распутными женщинами. Я, в зените своего позора, покупаю вино направо и налево. Как ястребы на пир, они стремятся в мою ложу. Как мухи, слетающиеся на падаль, они жужжат вокруг меня. Вот что я думаю о самом себе ― падаль.

Как я ненавижу себя! Но я вспоминаю о Берне и мысль эта подстрекает меня к новым безобразиям. Я буду продолжать, пока кровь и тело не смогут более выдержать этого, пока я не свалюсь на своем пути. Я знаю только, что должен как-то заставить ее сжалиться надо мной, должен разбудить в ней ангела-хранителя, живущего в каждой женщине. Только таким путем я могу сокрушить барьер ее гордости и оживить любовь, скрытую в ее сердце.

В ложе полдюжины девиц, собрание красоток, и я покупаю ящик вина для каждой, больше чем на тысячу долларов. Взвизгивая, они бросают бутылки вниз своим друзьям в публике. Это картина безудержного разгула. Публика гогочет, девицы визжат, оркестр старается покрыть гул. Все безумнее и безумнее делается веселье. Неистовая лихорадка его обжигает мои жилы. Я обезумел от желания растратить, расшвырять деньги, превзойти всех остальных отчаянной, безудержной расточительностью. Я швыряю золотые двадцатидолларовые монеты певичкам. Я откупориваю вино, бутылку за бутылкой. Девицы поливают им публику, пол ложи залит им; я обмакиваю перо, чтобы подписать счет и, опустив глаза, вижу, что оно плавает в шампанском.

Затем настает последнее. Танцы начались. Мужчины в меховых шапках, непромокаемых пальто и моклоках, вальсируют с женщинами в парижских туалетах, сверкающих бриллиантами. Зал кишит людьми. При мне большой мешок в сто унций песка. Внезапно, с сумасшедшим криком, я рассыпаю его содержимое по залу. Ливень золотого дождя падает на женщин и мужчин. Поглядите, как они ползают за ним, животные, вампиры. Как они дерутся, толкаются и барахтаются, чтобы получить его. Как они визжат, вопят, бранятся. Это напоминает арену диких зверей. Это Пандемониум. О, как я презираю их! Горло мое сжимается, но ― до конца! Я должен доиграть свою роль.

Повсюду среди этого безумного карнавала порока порхает силуэт Цветка, Цветка ― с ее детским личиком ослепительной красоты, ее глазами цвета голубой эмали, ее круглыми атласными щечками. Какая разница с бледным исхудалым лицом Берны.

Во всем этом неистовом безумии, я все же, благодарение Богу, сохранил свою честь. Они обольщали меня, они старались заманить меня в свои комнаты; но последнюю минуту, когда нужно было войти, я отступал. Казалось, будто невидимая рука протягивалась поперек двери и загораживала мне вход.