Сибирский фронтир - Сергей Фомичев Страница 67

Первый переход под парусами остался в моей памяти как затяжная борьба организма с гравитационными скачками. Наше судёнышко совсем не то же самое, что балтийский паром, на котором мне пришлось как–то раз путешествовать пассажиром. Тот равнял морскую поверхность, словно асфальтовый каток. Корабль же охотской постройки, пусть и самый лучший на побережье, волны бросали как поплавок.

В минуты и даже часы, когда спазмы стихали, я размышлял. Размышлял, как это ни банально, над величием стихии и ничтожностью человека перед ликом её. В шкуре мореплавателя, лучше понимаешь действительные масштабы задуманной операции. Пресловутые "два лаптя по карте" вывернули меня на изнанку, а лаптей впереди оставалось на целую роту.

Только через неделю вестибулярный аппарат смирился с качкой и под смешки команды я выползал из крохотной казёнки, пытаясь освоить азы ремесла. Хозяйство Окунева на первый взгляд простое отличалось великой путаницей. Относительно привычная импортированная Петром из Голландии терминология мешалась с незнакомыми поморскими и местными словечками, навигационная наука шла рука об руку с сомнительными приметами и жутким суеверием. Выучить, что ванты следует называть ногами, шкоты вожжами, а капитанскую каюту казёнкой сравнительно легко, молитвы и языческие присказки сами слетали с уст, когда особенно крутая волна захлёстывала галиот. Но вот идти по безбрежным морским просторам, ориентируясь почти исключительно по приметам, было выше моего понимания. Это ведь не лес, где дерево якобы обрастает мхом непременно с северной стороны, это даже не степь, где под ногами твердь, а путь не зависит от ветров и течений.

Однако Окунев доверял собственному опыту и интуиции. Он чувствовал погоду не хуже метеорологов. Ему не приходилось рассматривать космические снимки или даже слюнявить палец, чтобы понять какие ветра установились на море. Он вглядывался в буруны, осматривал горизонт, наблюдал за птицами, причём делал всё это быстро скользящим взглядом, словно производил съёмку "одним кадром". И выдавал прогноз.

Так же, повинуясь наитию, он чувствовал и пространство. Навигация пребывала в зачаточном состоянии. С помощью примитивного угломера капитан при желании мог кое–как определить широту, что при качке и постоянных туманах, само по себе было труднейшей задачей, но вычислять долготу он даже не брался. Не хватало навыков, таблиц и точных приборов. Если помножить эти трудности на грубые карты и весьма приблизительные замеры хода, то становилось понятно, почему промысловые мореходы доверялись больше собственной интуиции, чем науке.

За Охотское море я не особенно волновался – заблудиться здесь трудно, хотя помотать может изрядно. Но вот потом нам предстояло пересечь океан. А это уже не шутка. Опыт перенимать не у кого, а интуиция могла подвести. С хорошими картами вопрос худо–бедно решился, но без точной ориентировки это мало помогало делу. Угломер, позволяющий определить широту и компас – вот два прибора, на которые можно рассчитывать.

Тогда–то, под свист ветра и зародилась у меня концепция удобного для навигации пути и что важно пути короткого. В эту эпоху мореходы предпочитали двигаться осторожно, мелкими шажками, от острова к острову. Частые остановки и постоянные блуждания задерживали их куда больше несовершенных судов и приборов. Короткий же путь от Камчатки до Уналашки лежал через Берингово Море. Алеутская дуга почти вдвое срезалась северным маршрутом. И всё, что было нужно – это следовать по пятьдесят четвёртой широте. Следовать ровно, без отклонений. Для удержания такого курса хватало и компаса с угломером.

Додуматься до такой простой мысли в это время ещё не смогли. Даже продвинутому Окуневу идею короткого северного маршрута я втолковал с большим трудом. Теперь мне предстояло объяснить её камчатским мореходам.

–Это просто, – сказал я и отчертил карандашом линию, соединяющую крайние острова Алеутской дуги как натянутая на лук тетива. – Главное всё время идти строго на восток, придерживаясь пятьдесят четвёртого градуса северной широты. На пути не будет островов, камней или сильных течений. Льдины в середине лета тоже большая редкость, как собственно и бури. Можно спокойно идти полным ходом и ночью и в тумане. Если вдруг отнесёт ветром или течением, вернётесь на пятьдесят четвёртую параллель и опять на восток. Вот и вся хитрость. Рано или поздно, упрётесь в искомый остров. Мимо не проскочите.

–Почему именно этот остров? – спросил Толстых.

–Найти его просто, это, во–первых, – ответил я. – Бухта там самая удобная из всех, что есть на островах, это, во–вторых. Ну а кроме того оттуда и до американского берега уже рукой подать – вот этот нос уже матёрая земля – и до потаённых островов близко.

Новшество, которое мне казалось элементарным, исполненным логики, вызвало среди мореходов жаркую дискуссию. Идти так долго без ориентиров по одним лишь примитивным приборам многие посчитали безумной затеей. Тем более при здешних частых туманах. Но главное промышленники плохо воспринимали саму идею прокладки курса по координатной сетке, хотя мой расчёт как раз и строился на самой примитивной логике – мореходам следовало просто идти по одной и той же широте. И всё же только половина собрания уловила суть.

–Не верите, так пёхайте вдоль островов, – сказал Оладьин тем, кто сути не уловил. – Да только там вы скорее разобьётесь. Ночью или в тумане больно легко на камни наскочить. Или стоять подолгу придётся, погоды выжидая. Так и провианта не хватит, придётся зимовать на половине пути. А тут и путь короче и без остановок идти можно. За три недели легко до места дойдём.

–Зато ежели бурей побьёт корабль, спасения не будет, – возразил кто–то.

–В том–то и дело, что на чистой воде не обо что бить. А если и побьёт льдиной шальной или валом крутым, повернёте на юг и высадитесь на первом же острове.

–Ладно, – сказал Трапезников. – Нечего спорить. Пусть каждый как хочет идёт. Тут подумать надо, как к следующему году подготовиться. У кого со средствами туго, я помогу.

–Ну, а я снаряжение готов поставить, – добавил я.

Расстались мы с Трапезниковым без малого друзьями.

***

Ещё несколько дней в приподнятом настроении я завозил друзьям и бывшим врагам снаряжение по бросовым ценам. Моя эйфория Оладьину не понравилось.

–Ты особо не обольщайся, – сказал он. – Думаешь, Трапезников позабыл обиду? Ничего подобного. Он только на словах мир заключил, только на людях тебе улыбается. Появится возможность отомстить – даже раздумывать не станет. Всадит нож