Луи Буссенар - Секрет Жермены Страница 69

— Вы можете это сделать?

— И не далее как сегодня ночью.

— Но они увидят, как мы будем выходить на улицу Паскаля.

— А мы окажемся на другой. Только бы Мишель не заупрямился и не принялся бы ставить нам палки в колеса.

— Его мы берем на себя, — сказала Берта. — Буквально: возьмем под руки, и он спокойно пойдет куда надо.

— Итак, друзья мои, в половине первого пополуночи мы уходим отсюда на улицу Мешен.

— Ты, может быть, поведешь через подземелье… Мы ужасно боимся подвалов с тех пор, как нас держали взаперти, с крысами…

— Все будет гораздо проще: вы ничего не имеете против прогулки по берегу реки?

— Ничего, особенно когда такое необходимо.

— Там не очень приятно пахнет, но зато нет ни малейшей опасности.

— Я готова идти вдоль сточной канавы, если это путь к нашему спасению, — сказала Жермена.

В полночь все пятеро спустились в швейцарскую, где их ждал Матис. Он снял со стены ключ на длинном ремешке и сказал, что проводит друзей, и все последовали за ним. Они миновали двор, где сильно пахло из дубильной мастерской, и приблизились к вонючему стоку, идущему к речонке Бьевр.

Мишель находил ночную прогулку забавной, хотя в темноте не было даже видно, куда ставить ногу. Князь оставался спокоен, не объявлял себя сумасшедшим, но сильно страдал от раны. Бедный аристократ покорно шел, куда его вели.

Выходы на набережную из дворов запирались наглухо, только некоторые дома имели ключи от замков. Матис изготовил отмычки, вывел всех к речушке. По другую сторону ее простирался пустырь, отгороженный плотным забором.

Через вонючую воду перекинули доску, по ней перешли на другой берег, а там пустырем — до изгороди. Накануне вечером Матис вынул гвозди из одной широкой планки. Подведя всех к этому месту, он внимательно прислушался, не идет ли кто по улице, открыл проход, выпустил всех на улицу и, быстро поставив планку на место, повернул к себе. Операция проводилась в полной тишине, переговаривались только шепотом.

Теперь они могли надеяться, что скрылись от своих преследователей и смогут наконец спокойно искать работу, спокойно жить.

Не встретив ни души, дошли до улицы Мешен, где находилась новая квартира.

Несмотря на поздний час, консьерж[90], получив авансом хорошие чаевые, дожидался их, провел в жилье и оставил одних.

Жермена, увидав, какую милую обстановку подобрал Бобино, радостно воскликнула:

— Как у нас хорошо! Я даже не смела надеяться, что ты все так славно устроишь; спасибо тебе, дорогой друг!

Обошли четыре комнаты, восхищаясь как дети мебелью из красного дерева, ковриками, швейной машинкой. Только один Мишель молчал и казался ко всему безучастным.

— Ну, мой друг, как вы находите наше убежище? — спросила Жермена. — Оно, может быть, и не очень удобное, но зато мы тут в безопасности.

— Нас не найдут теперь, мы поселились под чужими фамилиями, — добавил Бобино.

— Мне все равно, — сказал князь. — Ведь я теперь не более чем испорченный механизм. Разве я могу о чем-нибудь думать с тех пор, как они убили мою душу.

— Но кто? Кто они?.. Скажите, ради Бога. Умоляю вас! — снова и снова спрашивала Жермена.

— Те, кто убили мою душу и ждут, чтобы я покончил с собой, и это скоро случится.

ГЛАВА 15

На другой день Бобино вывел четким почерком два десятка объявлений. Тех самых записочек величиной с ладонь, какие мы постоянно видим расклеенными на водосточных трубах, на косяках входных дверей, на углах тех домов, которые, кажется, стыдятся, что занимают место на улице. На записках нет разрешительных штампов, они существуют только благодаря снисходительности администрации, делающей вид, что не замечает их, ведь многим нуждающимся эти клочки бумаги помогают найти пропитание.

Жермена не предоставляла работу, а искала ее. Она писала:

«Особа, обученная в лучшем модном ателье Парижа, берется шить платья для дам и девиц, переделывать устаревшие туалеты и реставрировать нарядные платья. Обращаться в дом N… по улице Мешен, 3-й этаж».

Таким образом, девушка взывала к довольно многочисленной клиентуре из небогатых женщин, желающих быть одетыми по моде, не покупая наряды в магазинах, и при этом говорить с гордостью: «у моей портнихи…» — потому что немногие из них могут иметь на самом деле свою портниху.

Бобино расклеил бумажки ночью, когда возвращался из типографии, и Жермена с утра ожидала клиентов.

Берте поручили делать покупки провизии, она очень хорошо понимала в хозяйстве и умела торговаться с продавцами.

Мария сидела дома с Мишелем, а до трех часов дня и Бобино находился с ними.

Состояние здоровья русского опять требовало внимания. Рана открылась, нагноение началось снова, и Мишеля лихорадило. Кроме того, сильно мучила межреберная невралгия, следствие ранения, и настроение у него было убийственное.

Он ворчал на Жермену, не желал ее видеть, терпеть не мог Бобино и успокаивался лишь, когда говорил с Марией или когда она читала вслух.

В голову ему приходили всяческие фантазии, и Березов высказывал их с дьявольской едкостью, совершенно не желая замечать, как огорчает друзей, сидевших на мели после квартирных затрат.

— Хочу клубники, — говорил он Марии. — Да, клубники, в конце марта ее можно найти сколько угодно… Клубники с шампанским и хорошую сигару… Ваши мерзкие папироски набиты просто мокрым сеном… Хочу настоящую гавану[91], какие курят в светском обществе, — так, к примеру, говорил он.

— Господи, Боже мой! Да если бы у нас было хоть немного лишних денег, мы бы купили все, чего он хочет, — шептала Жермена.

— Я возьму аванс, займу у товарища двадцать франков. Ты был нам другом в трудные дни, и мы станем работать изо всех сил, чтобы тебе жилось как можно лучше, — сказал Бобино.

Но князь посмотрел злыми глазами и прервал пораженного Бобино, сказав Жермене:

— Если вы в нищете, только от вас зависит из нее выйти. Ступайте замуж за Мондье, он богат, он вас обожает, а мне дайте покончить с этой собачьей жизнью, раз надо себя убить, раз необоримая сила к этому толкает.

Бобино ничего не мог понять.

Из деликатности, присущей многим парижским простолюдинам, он никогда не касался пережитого Жерменой надругательства. Он подозревал об ужасной драме, произошедшей в мрачном доме, охраняемом Лишамором, но не просил, чтобы Жермена рассказала. Тем более он не знал имени человека, гнусно оскорбившего ее. И все-таки у него отчего-то застыло сердце, когда Мишель назвал имя графа, а Жермена, смертельно побледнев, чуть не упала в обморок.