Татьяна Минасян - Белый континент Страница 7

От десятиминутных разглагольствований профессора о том, как важно будущему врачу быть внимательным и не позволять глупым мечтам отвлекать его от дела, Руала спас неожиданно заглянувший в аудиторию студент с другого курса.

— Извините меня! — воскликнул он с порога. — Студента Амундсена срочно требуют к декану!

Профессор со вздохом пожал плечами: раз требуют — ничего не поделаешь, пусть идет, и Руал, быстро собрав свои вещи, кинулся к выходу. До конца лекции оставалось минут двадцать, других занятий у него в этот день больше не было, и он решил, что после разговора с деканом сразу пойдет в библиотеку: сдать уже прочитанные книги и узнать, не появилось ли там что-нибудь новое из трудов Нансена. И это очень его радовало, хотя вызов к главе медицинского факультета все-таки немного насторожил юношу. О чем декан мог захотеть с ним побеседовать? Уж не пожаловался ли ему кто-нибудь из преподавателей на весьма посредственные успехи Руала в учебе? Да нет, вряд ли, не станет декан тратить свое драгоценное время на выговоры плохим студентам! Тем более, что как бы ни обстояли у Амундсена дела с обучением ненавистной медицине, до третьего курса он все же каким-то чудом дотянул и в своей группе считался не самым последним по успеваемости учеником.

Декан встретил его странно: встал из-за стола, вышел к Руалу навстречу и посмотрел ему в глаза каким-то необычным взглядом, в котором смешались и беспокойство, и досада, и еще множество других, совершенно не понятных молодому человеку чувств. Теперь он уже не сомневался, что вызвали его в этот просторный кабинет не для того, чтобы ругать за плохую учебу, а для чего-то куда более серьезного…

— Руал Энгельберт Амундсен? — уточняющее спросил декан и, когда студент торопливо кивнул, продолжил мягким и словно бы растерянным тоном. — К нам только что прибегала женщина, которая назвалась вашей соседкой… Ее, к сожалению, не пропустили в лекционный зал, но зато сообщили мне… Вашей матери стало плохо, и она просила, чтобы вы как можно скорее пришли домой.

Молодой человек непонимающе смотрел на пожилого седовласого ректора. Это была какая-то чушь, его мать, эта сильная, властная женщина, державшая в страхе и соседей, и собственных четверых сыновей, просто не могла заболеть! Руал столько общался с больными во время своей медицинской практики, и это были совершенно другие люди, не такие, как он сам и все его родные. Не такие, как госпожа Амундсен…

— Бегите домой, — голос декана прозвучал почти ласково, и это было настолько непривычно, что Руал сразу же вернулся к реальности. — И да, в случае чего… я разрешаю вам не ходить на занятия в ближайшие дни.

Последнюю фразу Амундсен уже не расслышал — он стрелой несся по коридору факультета, стремясь поскорее оказаться на улице. В голове вертелась одна единственная мысль: почему его соседку не пропустили к ним на лекцию, зачем понадобилось сначала докладывать о ее визите декану, а потом вызвать к нему самого Руала?! Сколько времени он потерял из-за этих идиотских условностей и правил!

И хотя он не знал, насколько тяжелым было состояние его матери, что-то подсказывало ему, что он может не успеть увидеться с ней в последний раз. Если бы она просто почувствовала себя не очень хорошо, ей бы даже в голову не пришло срывать сына с уроков в университете, куда она его с таким трудом уговорила поступить! Да она вообще не стала бы сообщать ему, что ей нездоровится, потому что привыкла никогда не показывать ни мужу, ни детям свою слабость! А значит, либо ей было совсем плохо, и она тоже испугалась, что не дождется младшего сына с занятий, либо она и вовсе уже не могла говорить, и соседка сама решила позвать Руала домой.

Он мчался по улице, едва успевая увернуться от шедших ему навстречу людей и не налететь на них и даже не думая о том, чтобы остановиться и подождать извозчика. И уже вбегая в свой дом и нашаривая в темноте ручку двери, которая вела в комнату матери, он понял, что прибежал слишком поздно. Голоса двух женщин, живших по соседству и часто обращавшихся к его матери за помощью в разных мелочах, доносились из другой комнаты. А за дверью Ханны Амундсен стояла тишина — абсолютная, полная, какая бывает только в тех помещениях, где нет никого живого.

Руал толкнул дверь, вошел в комнату и уселся на стул рядом с кроватью, на которой лежало закрытое белой простыней тело. Мелькнула мысль, что теперь он остался совсем один… и что если бы он хоть немного внимательнее изучал медицину, ему, возможно, удалось бы заметить, что с матерью что-то не так — как бы она ни пыталась скрыть от него свою болезнь. Но долго думать об этом ему не дали: соседки и какой-то незнакомый мужчина, оказавшийся врачом, услышали его шаги, вернулись в комнату покойной хозяйки и нерешительно остановились в дверях, не зная, что сказать ее сыну.

— Как это случилось? — спросил он, поднимаясь со стула, но еще до того, как соседки начали объяснять, что произошло, неожиданно понял, что его это совершенно не интересует. Какая разница, от чего мать умерла, если ее все равно уже не вернуть?

Но соседкам почему-то казалось, что ему непременно надо знать во всех подробностях, что госпожа Ханна с утра чувствовала себя отлично и была в хорошем настроении, что она зашла к одной из них, чтобы попросить большую иголку для штопки, потому что куда-то потеряла свою, но соседка не смогла сразу найти нужную иглу и пообещала принести ее чуть позже, и когда она с иголкой появилась в доме у Амундсенов, хозяйка вдруг сильно побледнела и схватилась за сердце, после чего успела только попросить, чтобы ее сыновей позвали домой. А к тому времени, как перепуганная соседка позвала на помощь других жильцов и съездила в университет за Руалом, все было уже кончено.

После соседок с ним так же подробно разговаривал врач: узнав от подруг госпожи Амундсен, что ее младший сын учится на медика, он засыпал Руала знакомыми ему по лекциям, но не всегда понятными терминами. Понял молодой человек только одно — даже если бы врач оказался рядом с их домом и сразу же попытался бы помочь его матери, ему все равно ничего бы не удалось сделать. Доктор повторил это несколько раз, словно бы опасаясь, что сын умершей женщины станет в чем-то его обвинять, хотя у младшего Амундсена не было никаких причин ему не верить. Ему вообще было все равно: можно ли было спасти мать или нет, теперь уже не имело значения. В любом случае, ее не спасли, и изменить это было уже невозможно. Ее больше не было.

Потом все почему-то решили, что Руал непременно хочет остаться с матерью наедине, и разошлись по домам, пообещав помочь ему с организацией похорон. А молодой человек никак не мог понять, что ему теперь делать одному в пустой материнской спальне. Он бы мог сколько угодно сидеть рядом с Ханной, если бы она была больна — но какой смысл был в этом теперь? То, что лежало сейчас на кровати, спрятанное под простыней, уже не было его матерью и не нуждалось ни в заботе, ни в любви, ни в послушании со стороны Руала.