Станислав Федотов - Схватка за Амур Страница 70

– Проходите, господа, – пригласил Занадворов. – Мы, правда, уже откушали, но с удовольствием с вами изопьем чайку. Не так ли, любезный Александр Михайлыч?

– Так, так, – кивнул Мангазеев. Он с нескрываемой усмешкой поглядывал на Вагранова, как бы говоря: откушивай, милок, что дают, другого не будет.

– А за чаем и побеседуем, что вас привело в наши палестины. Раздевайтесь, юноша, проходите, – обратился он к замешкавшемуся у дверей Мише.

– Да там лошади… – махнул рукой на дверь Михаил.

– Ах, да! Ферапонт, позаботься о лошадях. Поставь их к моим, да смотри там, чтобы все в порядке было, – сказал Занадворов, и Вагранову показалось, что в его словах скрыт тайный смысл.

Ферапонт понятливо кивнул и тут же исчез за дверью.

– Садитесь, садитесь, господа, – Занадворов, приглашая, повел рукой над столом и вдруг спохватился: – О-о, простите великодушно: я же не представился…

– Не надо, – сухо сказал Вагранов, не садясь (Миша также остался на ногах). – Мы знаем и вас, и господина Мангазеева. За приглашение благодарствуем, но мы здесь по делу серьезному и безотлагательному. Примерно три недели назад на Московском тракте пропал обоз, доставлявший из Екатеринбурга паровую машину для парохода. Следы ведут на ваш прииск.

– Помилуй Бог, – засмеялся Занадворов. – До Московского тракта полсотни верст, и какие могут быть следы три недели спустя? Был снег, снег растаял, а с ним и следы. Так что все это домыслы, любезный. Домыслы, и не больше того.

– Я не намерен вам что-либо доказывать, господин Занадворов, а осмотреть территорию прииска обязан.

– Да за ради бога, любезный! Мне скрывать нечего. Я действительно купил паровую машину для использования на прииске и решил посоветоваться со своим управляющим, господином Мангазеевым, как ее лучше использовать. Он человек в этом деле образованный, в горном институте обучался… – Занадворов как бы ненамеренно сделал паузу и, когда Вагранов внутренне напрягся – вот оно, попался, сейчас подсечем! – торжествующе сорвался с крючка: – Но мы ее еще не получили.

Миша всем своим существом воспринял беззвучное ругательство наставника, но сочувствовать ему не стал: было бы наивно полагать, что грабители вот так вот запросто раскроются. А то, что штабс-капитан, как говорится, «купился» на простенькую подставу, можно объяснить его страстным желанием взять бандитов за горло.

– А где вы ее купили? – спросил Вагранов. Голос звучал хрипло, наверное, от удержанного внутри себя бешенства.

– Купил у Машаровых, а вот у кого покупали они – не обессудьте, не ведаю. Ни к чему мне эти тонкости, – улыбаясь штабс-капитану в лицо, ответствовал золотопромышленник.

– И все-таки мы обследуем территорию, – упрямо сказал Вагранов.

– Разумеется, обследуете. Повторяю: мне скрывать нечего. Но сначала давайте выпьем чаю. Может, и дождь перестанет.

Вагранов оглянулся на Мишу. Того явно знобило, и крепкий чай с малиновым вареньем – а именно такое стояло на столе – был бы для него очень кстати. Иван Васильевич кивнул, садясь на лавку возле стола:

– Хорошо, выпьем…

Миша со вздохом облегчения опустился рядом с ним. «Бедный мальчик, – подумал Вагранов, – напрасно я тебя потащил за собой, еще неизвестно, чем все кончится».

Тут очень кстати вернулся Ферапонт и начал разливать чай.

– Кому покрепче?

– Разумеется, гостям, – улыбнулся Занадворов, но улыбка его показалась Вагранову насквозь фальшивой.

– Может быть, настоечки лечебной, на золотом корне, в чай добавить? – спросил Мангазеев и, не дожидаясь ответа, кивнул Ферапонту. Тот нырнул за занавеску и вернулся со штофом.

– Я не пью, – попытался остановить его Миша.

– А и никто ее не пьет. Несколько капель в чай – и любая лихоманка отступится.

Ферапонт легко преодолел слабое сопротивление юноши и действительно влил в чай пару чайных ложек настойки.

– Давай уже всем, – сказал Занадворов. – Как говорят ученые доктора – для про-фи-лак-ти-ки.

– То есть – предохранения, – широко и зубасто улыбаясь, пояснил Мангазеев.Ферапонт «капнул» во все кружки. Вагранов и Миша глотнули пахучего смолисто-вяжущего напитка и одновременно глянули друг на друга. Иван Васильевич успел заметить испуганное выражение глаз юного чиновника, а дальше все поплыло, стало нечетким, и он провалился в небытие.

Часть вторая. Мы здесь свои

Глава 1

«…Моя молодая супруга решилась переносить со мной все трудности и лишения пустынной жизни в диком негостеприимном крае, удаленном на десяток тысяч верст от образованного мира.

С геройским самоотвержением и без малейшего ропота она вынесла все трудности и лишения верховой езды по топким болотам и дикой гористой тайге Охотского тракта, сделав этот верховой переезд в 1100 верст за 23 дня».

Сделав эту краткую запись в своем «судовом журнале», Геннадий Иванович заглянул в спальню – как там Катенька, ангел его голубоглазый? – снова присел к столу и закурил сигариллу.

За небольшим окном стояла белая ночь, точно такая же, как в это время, в конце июня, в Санкт-Петербурге. Четвертые сутки они в Охотске, еще не вполне отошли от безумного вьючного перехода по так называемому Охотскому тракту от Якутска до этого крохотного поселения на берегу холодного моря. Интересно бы знать, какой идиот назвал трактом тропу через болота, тайгу, горные кручи с камнепадами и внезапными снежными шквальными зарядами, через разлившиеся ручьи и реки – и всюду, на всем ее протяжении, в сопровождении туч паутов, оводов, мошки, гнуса, комаров, жаждущих крови… крови… крови… Людей от них не спасали ни маски, ни сетки, а каково приходилось лошадям, у которых одна защита – собственный хвост! Сорок бедных животных тащили на себе имущество молодой четы Невельских от кроватей и кухонной утвари вплоть до книг и нот (выпускница Смольного неплохо музицировала на фортепьяно) – все то, что должно было создать какое-то подобие уюта в диком крае; остальные десять предназначались для людей: с Невельскими ехали вестовой Геннадия Ивановича матрос Андрей Смирнов и прислуга Катеньки – молодая толстушка Авдотья, а также – три казака и якут-проводник. У Екатерины Ивановны была верховая лошадь с женским седлом, а кроме того – соорудили некое подобие паланкина, подвешенного между двумя лошадьми, в котором можно было лежать. Если бы не «паланкин», трудно сказать, как бы она выдержала этот адски трудный переход.

Нет, она не жаловалась – наоборот, как могла, развлекала мужчин, радуясь мельчайшим поводам для хорошего настроения – красивым скалам, маленьким водопадам, редким цветам, воздушным пируэтам черных стрижей, гоняющихся за бабочками и комарами, – но он-то, влюбленный муж, видел, как ей худо. Особенно это стало заметно после того, как они миновали станцию Усть-Мая и вышли к реке Аллах-Юнь: Екатерина Ивановна почти перестала садиться в седло и все больше лежала в своем «паланкине». Качаться в нем тоже несладко, все равно что в море на шлюпке, идущей вдоль короткой волны, и у Катеньки были все признаки морской болезни: ее часто тошнило, и она отказывалась от еды. Но, как выяснилось после, повинны в этом были не качка и не усталость – причина крылась в одной из тех сумасшедших белых ночей на жаркой постели в каюте на дощанике, плывшем по разлившейся Лене, когда совершенно теряя голову от желания и оттого, что желание могло тут же исполниться, влюбленные по многу раз отдавали себя друг другу и не могли насытиться – все казалось мало и хотелось еще и еще.