Джон Бакен - Запретный лес Страница 74

К Сретению стало понятно, что мор отступает: выздоравливало больше народу, чем умирало. И это было удачей, ибо погода поменялась, но не так, как того желалось Дэвиду: вместо благословенных морозов явились непрекращающиеся дожди. Полило совершенно неожиданно. Ночью буквально за полчаса подул ветер, пригнал тучи и разверзлись хляби небесные. Было это накануне Сретения Господня, как раз когда наша троица задумала очищать местность пламенем: люди в деревне принялись выходить на улицу, и избавление от очагов заражения превратилось в дело первостепенной важности, а опаснее всего выглядели два дома, где умерли все обитатели. Эти строения можно было только сжечь, и около десяти вечера их предали огню. Сухие как порох, они тут же загорелись, и рыжие языки взметнулись к небесам, но, должно быть, среди прихожан нашлись те, что знавали колдовство и со страхом посмотрели на зарево, пылающее ярче, чем огни при Лесном алтаре… Но через час пролился дождь, превратив черные клубы дыма в тлеющие угли.

Сжигание очагов заразы пробудило всех от летаргического сна, и силы начали возвращаться в приход. Вудили медленно и урывками приходил в себя, народ опять принялся чесать языками. Немота утрат и оцепенение ужаса сменились поисками виновника. Кто навлек на край беды и мор? Кто-то прогневил Господа, но кто? Тут же вспомнили, что Церковь обвинила пастора в мятеже и кое в чем похуже и наложила взыскание, запретив проводить службы. Дэвид в глазах многих стал козлом отпущения. Здравый смысл подсказал, что священник был в Эдинбурге во время чумы и, наверное, занес заразу в Вудили. Записные боголюбцы заявили, что невероятное вёдро последовало за признанием грехов священника и, как только Пресвитерий подверг его порицанию, пришла чума. Неужто никто не видит в том длань Божью, знак осуждения? Пути Господни неисповедимы, и Он мог наслать смерть на многих за прегрешения одного. Даже те, кто всегда ратовал за Дэвида, засомневались.

События прошедшей недели расставили все точки. Действия Дэвида представлялись его противникам бессмысленными: моровое поветрие послано волей Небес, его могут остановить лишь пост и молитва, но не рука человеческая. Да, пастор не прекратил свои, пусть и тщетные, посещения домов заболевших; да, он похоронил мертвых; но врывался он в обитель горя силой и гнал людей, как скотину неразумную. Открытые февральским дождям двери и окна служили доказательством его ошибок, к тому же его стараниями два крепких и добротных дома обратились в пепел… Амоса Ритчи называли слепым орудием в руках священника, Марка Риддела слишком боялись, чтобы делать какие-то выводы, но Дэвид, оставаясь их пастором, стал отличной мишенью.

Деревня оживала, люди потихоньку брались за работу, выздоравливающие ковыляли на крылечки и смотрели оттуда на мир; слухи расползались, обрастая все большими странностями. Пастор весь день проводил среди прихожан: иногда молился, но чаще помогал по дому, вычищая кухни или кипятя воду для тех, кто был еще слишком слаб. Его всюду сопровождали злобные взгляды и сердитое ворчание, но он был чересчур занят, чтобы обращать на них внимание. Он относил угрюмость окружающих на счет выпавшего горя и ужаса. Днем его дела оставались на виду, но не смолкали сплетни, что после заката к нему кое-кто приходит. Рассказывали истории о девушке, красивой и юной, сладким голосом поющей песни у детских кроваток. Сначала в эти слухи никто не верил, но вскоре им нашлось подтверждение. Ее трижды видели в деревне, а еще в хижине майрхоупского пастуха и в Мэйнзе; ее всегда сопровождал пастор; дети, к которым она приходила, плакали и ждали ее возвращения… Старые и мудрые качали головами. Ни в приходе, ни во всем крае не было никого похожего на нее. Кое-кто припомнил, что как-то пастора видели в Лесу с дамой и была она не простой смертной, а Королевой фей.

В действительности разговоры пошли оттого, что Катрин не желала слушать ни приказов Марка, ни уговоров Дэвида не ходить в деревню. Она понимала, что была чужой в этих местах, и не показывалась днем, к тому же такая девушка, как она, немедленно бы привлекла внимание всей — и без того взволнованной — округи. Но ночь — дело иное, и, однажды побывав вместе с Дэвидом у постели больного ребенка, она не смогла отказаться от исполнения этого еженощного долга. Весенним ветерком входила она в мрачные, опустошенные горем дома; люди, конечно, удивлялись, но были слишком измотаны и не задавали вопросов, без слов отдаваясь ее целительной силе. Ее разрумянившееся от непогоды лицо, влажные кудри, прохладные руки и ловкие движения творили чудеса с этими грязными бледными мужчинами и женщинами, смотрящими диким взором на ангела, растревожившего стоячие воды их существования. Ее ладонь на горячем лобике ребенка убаюкивала его, ее присутствие придавало жизненных сил. Отчаявшиеся обретали мужество. Мы так и не узнаем, что они думали и говорили после ее ухода, но одно безусловно, они лелеяли надежду увидеть ее вновь.

Восемнадцатого февраля умерла последняя жертва мора — пожилая мать пастуха из Виндивэйз. Ее могила была еще свежа, когда дождь прекратился. Подул северный ветер, и пришли бесснежные заморозки, на которые так рассчитывал Дэвид. Они положили конец заразе, однако выздоравливающие тяжело переносили похолодание — старики и самые слабые начали умирать. Морозы, казалось, прогнали мор, и Дэвид с помощниками приступили к прямой схватке с обычными болезнями и зимними бедами. Во время чумы мало кто присматривал за живностью, сараи и загоны переполнились трупами; боязнь заразиться чумой была сильнее страха перед голодом, и только сейчас выяснилось, что закрома почти пусты. Надо было питаться и одеваться, топить печь и принимать настои и отвары, но как это сделать и где все взять?

Было напрасно ждать помощи извне — все обходили Вудили стороной, как обитель прокаженных; никто не осмелился бы войти в деревню, а если какой житель Вудили пожелал бы пойти в другой приход, его бы погнали оттуда обратно градом камней. Мистеру Фордайсу удалось передать Дэвиду не одну записку, в которых он сетовал, что не может подвергать риску здоровье своей паствы и протянуть брату руку помощи; и эти скудные строки оказались единственным посланиями из внешнего мира за время с восьмого января по пятнадцатое марта. Марк Риддел выворачивался наизнанку ради выживания людей. Он знал, что, где и как достать, и его лошадки, ведомые им самим или Амосом Ритчи, привозили еду и домотканые одеяла, но никто не знал, откуда он берет все это. Дэвид выгреб последнее из пасторских запасников. Изобел засучила рукава и, сдабривая свое милосердие щедрой руганью, не отходила от печи, где всегда на огне стояли горшки и сковороды. Но основная помощь шла из Калидонского замка.