Александр Кривицкий - Тень друга. Ветер на перекрестке Страница 77

В боевой аттестации полковника Пушкина за 1915 год, подписанной начальником штаба 23-й пехотной дивизии, говорилось: «Полковник Пушкин лично храбр и мужественен. В бою спокоен, хладнокровен и распорядителен. Военное дело знает и умеет применять свои познания. Заботлив о подчиненных и требователен, но подчас недостаточно тверд и строг, что является следствием любви к своим подчиненным. Физически бодр и здоров. Штаб-офицер отличный и полезный командир в бою».

После Октябрьской революции внук Пушкина без колебаний перешел на сторону восставшего трудового народа. Он явился в солдатский комитет и попросил использовать его военные знания в интересах революции. Опытного кадрового военного командировали на Южный фронт. Он воевал и под непосредственным командованием Ворошилова.

Комиссаром в полку Пушкина был во время гражданской войны Леонтий Игнатьевич Дракин. В 1940 году на похоронах Григория Александровича этот старый и опытный партийный работник сказал о своем командире: «Он был человек чистой совести и исключительной доброты...»

Григорий Пушкин служил в Красной Армии до 1921 года. После тяжелой контузии был демобилизован. Последние годы жизни он работал научным сотрудником рукописного отдела Государственной библиотеки им. Ленина в Москве. Похоронен Григорий Александрович в Лопасне, на семейном кладбище Пушкиных.

Я видел его фотографию времен первой мировой войны, 1915 года. Он во френче с накладными карманами, в полковничьих погонах. Высокий дедовский лоб, задумчивые глаза, не раз уже видевшие смерть на поле брани. Небольшие темные усы над полными губами. Свободная поза, ничуть не похожая на те, в каких чаще всего — в положении «смирно!» — снимались военные.

Перед нами натура артистическая, человек естественный, добрый, серьезный. Таким он и был — внук Пушкина, боевой командир Красной Армии.

На Красной площади у Кремлевской стены покоится прах бывшего генерала старой и командира Красной Армии Антона Станкевича. Долгое время это имя ничего мне не говорило. Я расспрашивал друзей — военных историков, — кто он? И наконец от Павленко узнал подробности его жизни.

Под Орлом в дни гражданской войны он командовал дивизией. Его начальник штаба оказался предателем и нарочито создал обстановку, при которой деникинцы захватили Станкевича в плен. «Освятите ваш плен заявлением о добровольном переходе на сторону дома Романовых, и мы подарим вам жизнь, вернем старое генеральское звание, прежние награды и пожмем вам руку в знак того, что прошлое забыто» — так сказали ему в стане белых.

Станкевич помолчал, покачал головой и ответил: «Нет, господа! Я начдив Красной Армии, им и останусь, живым или мертвым».

На его груди выжгли звезду, а он хрипел, умирая: «Красная Армия молода, но не радуйтесь, господа, слишком рано. Она еще погонит вас, негодяев, далеко-далеко. А я сделал выбор!..»

Я знавал таких людей. В редакцию «Красной звезды» еще в мирные дни на огонек отдела литературы заходили Н. А. Левицкий, Е. А. Шиловский и другие. Кажется, и В. Г. Корнилов-Другов принадлежал к их числу. Когда-то они были офицерами старой армии в различных званиях. Потом прошли испытание в молодых войсках молодой республики в качестве военспецов. Теперь они были заслуженными генералами, иные генштабистами, в мундирах с черным бархатным воротником и белым кантом по форме довоенных времен. К ним принадлежал и Карбышев, будущий Герой Советского Союза, мученик Маутхаузена, не сломленный советский патриот.

Он был скромнейший человек, спокойный, даже как будто медлительный. Помню, как генерал Левицкий — автор книги «Полководческое искусство Наполеона» — подтрунивал над этой его чертой:

— Пока Дмитрий Михайлович ответит на вашу реплику, можно успеть выпить бутылку шампанского.

— Разве что залпом пить будете, — неожиданно срезал товарища Карбышев.

Они шутили, смеялись, знали толк в «изящной беседе», говорили на серьезные темы. Они гордились нашими вооруженными силами, своей судьбой и, вспоминая гражданскую войну, не умаляли и своих заслуг, но непререкаемо подтверждали: да, конечно, новой армии нужны были новые командиры, плоть от плоти и кость от кости народа, вышедшие из той же среды, что и рядовые красноармейцы.

Теперь, когда у каждого из этих моих собеседников была за плечами большая советская жизнь, они любили иногда иронически щегольнуть старым офицерским присловьем, или обращением друг к другу «ваше благородие», либо преувеличенным вниманием к мелочам офицерского быта.

Не уверен, принадлежал ли Корнилов-Другов к выходцам из старого офицерства, но повадки и быт его он знал до мелочей.

В начало войны он командовал артиллерией на Дальнем Востоке. Я встретил его под Москвой в армейском штабе у Л. М. Сандалова. Дальневосточник приехал на Западный фронт за опытом. В тот день полковник Сандалов получил звание генерала. Мы сидели втроем у него в избе за обедом. Сандалов был уже в новой форме. Она отлично сидела на его плотной, подобранной фигуре. Молодой генерал сиял, как именинник, был сдержанно весел.

И хотя совсем неподалеку проходила линия боевого соприкосновения с противником, ему, как видно, хотелось на двадцать — тридцать минут отключиться от штабных дел и отпраздновать, хотя бы «накоротке», свое новое звание. Вчера — полковник, сегодня — генерал. Огромное событие в жизни военного человека. Он был доволен, и мы разделяли его радость.

Как всегда в таких случаях, серьезный разговор на какое-то время уступал дружеским остротам, шутливым возгласам. Корнилов-Другов иронически заметил:

— А вам, ваше превосходительство, целлулоидный подворотничок не положен, не к лицу.

Сандалов даже опешил.

— Да-да, генеральский подворотничок должен быть полотняным, с прокладкой и хорошо бы накрахмаленным. Правда, с такими подворотничками мороки много — по целлулоидному провел мокрой тряпочкой, и он уже чист, а эти нужно стирать и гладить. На то генералу дана обслуга! Так-то! — заключил Корнилов-Другов не без некоторого легчайшего чувства превосходства. — Правильно я говорю, «Красная звезда»?

— Правильно! — подтвердил я. — Такой обмен опытом полезен. — И, пытаясь «выручить» Сандалова, добавил в подчеркнуто многозначительной интонации: — С точки зрения формы, конечно.

— Ну, а с точки зрения содержания, — быстро подхватил Сандалов, — так ведь это вы, товарищ генерал, приехали к нам за опытом...

Мы все дружно рассмеялись. А Корнилов-Другов еще несколько раз за время обеда возвращался к этой переброске репликами и, похохатывая, приговаривал:

— Двое на одного... Форма и содержание...