Ян Гийу - Путь в Иерусалим Страница 79

Действительно, Арн совершал молитву вместе со своим отцом, дядей Биргером Брусой и братом Эскилем, ибо следовало испросить помощи Божией и покровительства святых перед этим путешествием, которое могло либо закончиться благополучно, либо привести к войне по всему Западному Геталанду.

Когда Арн вышел на двор и увидел четырех сражавшихся дружинников, он просто онемел от изумления, так как понял, что эти воины, казалось бы лучшие среди остальных, совсем не умели владеть мечом. Он даже представить себе не мог ничего подобного. Взрослые люди, одетые в длинные, до колен, кольчуги и боевые рубахи цвета Фолькунгов, воины эти выглядели как мальчишки, имевшие самое смутное представление о щите и мече.

Магнус, заметив растерянный вид сына, подумал, что Арна, наверное, напугали дикие игрища, и тихо положил ему руку на плечо, пытаясь утешить и объяснить, что не надо бояться этих людей, пока они у него на службе. Они славные воины, и это для Арнеса главное.

Но Арн застыл на месте, и вид у него был при этом глупый и непонимающий. Он выглядел так впервые за долгое время. При словах отца он словно очнулся, нерешительно улыбаясь, а потом начал уверять его, что вовсе не испугался и, конечно же, чувствует себя в безопасности, видя, что воины одеты в те же цвета Фолькунгов, что и он сам. Не желая огорчать отца, Арн не стал говорить ему, что эти люди не умеют владеть мечом. Он уже научился тому, что в этом мире не всегда надо высказывать правду.

Однако Магнусу пришлось огорчиться по другому поводу. Он увидел, что Арн, ничего не подозревая, берет с собой тот самый меч, который получил от монахов и который у всех вызывал лишь смех. Отец тотчас бросился в башню и выбрал там славный норвежский меч, чтобы предложить его Арну. Но Арн заупрямился, как и тогда, когда он отказался от великолепного северного жеребца и предпочел ему свою тощую монастырскую клячу.

Магнус попробовал объяснить, что Фолькунги собрались в войско, чтобы нагнать страху на врага, и Арн, одетый в цвета рода, тоже должен внести свою лепту в общее дело, ни у кого не вызывая насмешек. А эти насмешки неизбежны, если сын из знатного рода держит в руках меч, пригодный разве что для женщин, и конь его никуда не годится.

Арну пришлось долго сдерживать себя, прежде чем спокойно ответить отцу. Он как можно мягче предложил, что сменит своего коня на одного из этих медлительных вороных жеребцов, но меч не отдаст ни за что на свете. Уж лучше ему остаться вовсе без меча. И Магнусу пришлось отступить. Он был не совсем доволен, но все же удовлетворился тем, что, по крайней мере, конь его сына не вызовет издевательских ухмылок.

И вот наконец рать Фолькунгов выехала из Арнеса, направляясь на общий тинг гетов. Этот тинг назывался теперь ландстингом, потому что король Карл сын Сверкера лично участвовал в нем — впервые за два года — и ему приходилось выбирать между войной и миром.

Впереди всех ехал вождь дружины, и на высоком его копье реял флажок Фолькунгов. За ним скакали бок о бок Биргер Бруса и Магнус сын Фольке, одетые в серебристо-синие цвета, закутавшись в свои широкие плащи, подбитые мехом куницы. На головах у них сверкали островерхие шлемы. Слева у седла они прикрепили свои щиты, на которых был изображен золотой лев Фолькунгов, поднявшийся для битвы. Далее следовали Эскиль и Арн, одетые и вооруженные так же, как и главы рода, а за ними — двойной строй дружинников, и у всех — копья с цветными флажками Фолькунгов, реявшими на ветру.

Столько же Фолькунгов должно было примкнуть к ним из южной и западной части страны, а под Скарой они должны были объединиться с Эриковым родом, чтобы продемонстрировать, когда приедут сильнейшими на тинг, что война будет стоить королю Карлу слишком дорого, если он наживет себе врагов из рода Фолькунгов и Эрика, ибо эти два рода были связаны не только кровными узами, но и общим стремлением не подчиняться. Тинг гетов должен был проходить возле королевской усадьбы в Аксевалле.

Двое юношей, если бы это были не Эскиль и Арн, скача бок о бок, обсуждали бы дорогой борьбу за власть, в которой они участвовали. Но Эскиль предпочел поведать Арну о делах в Норвегии.

Арн ехал задумчивый, молчаливый. Таким он был с тех пор, как вернулся из Варнхема. На следующее утро после пира в Хусабю он немедля поскакал в монастырь, чтобы исповедаться у отца Генриха, а когда наконец приехал домой, то угрюмо взялся за переделку шлемов для себя и брата. Снаружи все осталось по-прежнему, но внутри эти шлемы были утеплены войлоком, так что теперь ему и Эскилю не грозило отморозить себе уши.

Негоже двум братьям молчать всю дорогу, думал Эскиль. Сообразив, что ему надо первому сломать лед, он заговорил о том, что его больше всего заботило. Так легче было бы выпытать у Арна, что того угнетает.

А потому Эскиль начал рассказывать о норвежских делах, которые шли хорошо, ибо им с отцом удалось оставить владения за одним родом и к тому же получить за них много норвежского серебра, что как нельзя лучше для Арнеса. И главное, удалось совершить продажу без всяких распрей и недовольства.

Гораздо больше Эскиль думал теперь о другом — о вяленой рыбе, которую в Норвегии называют сушеной треской. В море у берегов Северной Норвегии водится множество рыбы. В одном местечке, которое называется Лофотены, ее ловят в огромных количествах — больше, чем успевают съесть и продать по всей Норвегии, и потому там теперь много сушеной трески. Ее можно дешево купить, перевозится она без труда и прекрасно хранится, не портясь, пока не размочишь ее в воде. Эскиль горел желанием закупить эту норвежскую треску и потом продавать ее в землях гетов. Надо ведь соблюдать церковные посты, и самый длинный из них — сорокадневный пост перед Пасхой, когда не дозволяется вкушать мясо. А той рыбы, которую можно выловить в морях и озерах Геталанда, не хватит на всех — особенно тем, кто живет вдали от озер, например в городах Скара и Линчепинг.

К удивлению Эскиля, Арн сразу же дал понять, что ему знакома эта рыба, хотя называл он ее не сушеной треской, a kabalao. Арн сказал, что ел ее не только в пост, этой рыбой часто питались в монастыре. Арн считал, что если бы убедить горожан в полезности вяленой рыбы, — что дело не простое, так как сам он невысокого мнения о горожанах, — то это наверняка принесло бы много серебра первому, кто возьмется за дело. Все сказанное — чистая правда: рыбу удобно хранить, перевозить и употреблять в пищу, она вкусная, а потребность в хорошей еде вырастает, особенно в пост и долгие зимы. Когда, разумеется, люди живут не в монастырях.

Эскиль обрадовался несказанно: он был уверен в том, что затевает прибыльное дело и вскоре получит много серебра. Он уже видел перед собой орды неряшливых горожан, которые жадно поглощают его рыбу, и тут же решил послать к норвежским родичам повозку с крупным заказом на треску. За рыбой — большое будущее, в этом нет никаких сомнений.