Юрий Торубаров - Офицерская честь Страница 8

Баррас, получив тогда эти документы и встретив Ожеро с его армией, которую Бонапарт прислал ему на помощь, в 3 часа ночи 18 фрюктидора (4 сентября 1797 года) приказал схватить всех предателей. Директория победила. Бонапарт прислал поздравление.

После всех этих побед Директория ласково, но настойчиво стала звать его в Париж, назначив его главнокомандующим армией, которая должна была действовать против Англии. Баррасу передали, что Бонапарт говорил в доверительной беседе: «Они завидуют мне, я это знаю, они курят фимиам под моим носом, но они меня не одурачат…». Разве за такие слова награждают?

И вот новое его триумфальное возвращение. Где он, там победы. Египет у ног Франции. Как можно его не отметить. Шарль был прав. Он все это узнал из газет. Да, он многое о нем знает, он не забыл 9-го термидора. Тонкий политик, он знал, что всякое может случиться. Надо еще раз все взвесить, во всем убедиться. Но как это сделать? На ум ему пришла одна идейка.

Баррас был напуган возвращением Наполеона. Хотел, с одной стороны, его как-то задобрить, а с другой… Он этого не скажет. Но без помощи, например, Сийеса…

— Карету! — приказал он и поехал к Сийесу. В душе Талейран презирал его, зная о том, как он, завоевав доверие, тотчас забыл о своих намерениях и стал верным слугой крупного капитала. Но сейчас Сийес был вторым человеком в Респубике и многое знал. О многом Талейран расспрашивать его не хотел. Ему хотелось знать только одно: как на все это смотрит сам Сийес. Может быть, намекнет о его разговоре (а он был, в это Шарль верил, что бы ни говорили) с Баррасом.

Тайлеран хорошо помнил некоторые заслуги Бонапарта, хотя бы то, как он с восьмитысячным отрядом разгромил тогда двадцатипятитысячную армию роялистов, расстреляв ее из пушек, и тем спас Республику. Сегодня Франция не в лучшем положении. В Италии полный военный крах, коррупция достигла невиданных масштабов, промышленность в застое. Вот-вот рабочие полки двинутся на Париж. Кто сейчас будет спасать Директорию?

Сийес принял общепризнанного лиса с распростертыми объятиями на пороге своего дома. Зная его изощренный ум, он уважал его и в то же время побаивался. Зачем иметь такого врага? Они прошли в кабинет. Это была большая светлая комната. Свет давали два больших окна с вычурными рамами. Боковые стены закрывали стеклянные шкафы, заполненные книгами. На тыльной стене висела карта Европы. Большая редкость. Около нее стоял резной круглый столик с двумя удобными креслами. Хозяин жестом показал на одно из них гостю, сам направился к письменному столу, извлек из тумбочки бутылку вина и бокалы. В качестве закуски были фрукты в тонкой хрустальной вазе, стоявшей на столике.

Он разлил вино и поднял свой бокал. Талейран взял свой и поднес его к носу. По запаху он определил, что это было одно из лучших бургундских вин. Сделав по несколько глотков, они отставили бокалы, и завязался разговор. Речь, конечно, зашла о положении Республики. Начал плакаться Сийес. Талейран его внимательно слушал, ни разу не перебив. Но когда он понял, что речь хозяина достигла апогея, вкрадчиво, как бы мимоходом, заметил:

— Вы правильно сделали, что вызвали Бонапарта.

Он явно прикинулся незнайкой.

Лицо Сийеса моментально стало каким-то каменным, и он глухим голосом промолвил:

— Кто сказал, что мы его вызвали?

— Извини, — выражение лица Талейрана изменилось. Если до этого оно выражало внимание, то сейчас его сменило безразличие. — Видимо, решил подлечиться, — бросил он и добавил: — Африка не каждому подходит.

Сийес ничего не сказал. Но напоминание о Наполеоне как-то подействовало на хозяина. Его словоохотливость пропала, и они вскоре расстались, заверив друг друга в истинной дружбе.

Вернувшись к себе, Тайлеран тотчас велел разыскать Жака, своего разбитного слугу. Дорогой он все обдумал и пришел к выводу: власть скоро изменится.

Бывает же так: не зная друг друга, два человека думали об одном и том же. Наполеон еще тогда, в Каире, узнав об истинном положении дел во Франции, пришел к выводу о необходимости смены существующей власти. Обдумывал он свое решение и в дни плавания. Бурная, восторженная встреча генерала наполняла его волю решимостью. И чем ближе он приближался к столице, тем увереннее чувствовал себя, понимая правильность своего решения.

— Слушаю, мой господин!

Задумавшийся Тайлеран не слышал, как вошел Жак. И только голос последнего оторвал его от глубоких дум.

— А, это ты! Слушай, Жак, ты должен мне найти человека, военного, лучше солдата, который хорошо знает Бонапарта, служил у него. Возьми, — и он подал ему кошелек.

Выйдя на улицу, Жак задумался:

— Найти военного не трудно, вон идет какой-то щеголь с дамочкой. Сразу видно — пороха не нюхал. Ндааа… — сказал он вслух и пошел направо.

Его глаза блуждали, отыскивая средь человеческой массы потрепанный рваный мундир. Он долго бродил, но нужного солдата так и не встретил. Ноги гудели, и он с тяжелым сердцем решил вернуться домой. Проходя мимо какой-то церквушки, он заметил на паперти двух инвалидов, которые собирали милостыню. Он уже прошел мимо, как его осенило: «А вдруг…». Он почти бегом направился к ним. Бросив в их шапки по луидору, он завел с ними разговор. Щедрая подачка развязала их языки. Да, они были когда-то солдатами. Но только не в армии Наполеона. Если он хочет встретиться с таким человеком, то может пойти в госпиталь и спросить там Мориса Жерю, наполеоновского капитана.

Поймав пролетку, он приказал кучеру гнать в госпиталь. В старом продавленном кресле сидел седоусый солдат. Из-под косматых бровей он недоверчиво посмотрел на приезжего. Сунутый в руку луидор сделал свое дело. Сошедшиеся на переносице брови разошлись, и оказалось, что у стража довольно доброе лицо.

— Так ты ищешь Мориса Жерю из Фруаси? — переспросил он, выслушав Жака.

Тот кивнул.

— Здесь он. В десятой палате. Бедный капитан, — вздохнул солдат, — никто его не навещает.

— Навестят, — весело ответил Жак, усаживаясь в пролетку.

Приезжавший оказался прав. На следующий день под вечер, когда сумерки незаметно, но настойчиво стали прогонять день, к стражу госпиталя подошел какой-то хромавший мужчина. Одет он был в темный плащ до земли с глубоким капюшоном на голове, отчего его лица невозможно было разобрать.

— Я к Морису Жерю из Фруаси, — сказал он глухим голосом и положил в руку солдата несколько монет.

Что это были большие деньги, сомнений у солдата не было. Соскочив со своего кресла, которое от радости громко вздохнуло своими натруженными пружинами, он изъявил желание его проводить.