Сибирь и сибиряки. Тайны русских конкистадоров - Александр Александрович Бушков Страница 8

Ермак воевал вовсе не в Прибалтике, где Ливония и располагалась, если кто запамятовал. В рамках, так сказать, Ливонской войны польский король Стефан Баторий выступил походом на Псков, в то время сильную пограничную крепость, взятие которой открыло бы полякам кратчайший путь в Ливонию.

Русские отряды воеводы Хворостинина двинулись к занятой поляками Могилевской крепости, чтобы ударом во фланг задержать продвижение королевской армии к Пскову. Происходившие там события довольно интересны, но к главной теме этой книги не относятся, поэтому говорить о них мы не будем. Речь о другом.

В польских архивах сохранилась переписка меж польскими военачальниками и Баторием. В том числе и обстоятельный рапорт военного коменданта Могилева пана Стравинского. Комендант подробно описывает сложившуюся обстановку, перечисляет русских военачальников, действующих близ Могилева. Среди них значится «Ермак Тимофеевич, атаман казацкий». Речь, несомненно, идет о нашем герое – совпадение по всем трем позициям: имя, отчество, должность. Просто-таки нереально предположить, чтобы оказалось два казацких атамана по имени-отчеству Ермак Тимофеевич. Теория вероятностей не допускает.

Переписка эта была переведена на русский и опубликована в одном из научных журналов еще в 1867 году. Строго говоря, рапорт пана Стравинского – единственное достоверное письменное свидетельство об одном из эпизодов жизни Ермака в досибирский период. В остальном же… Как выразилась героиня одного знаменитого в свое время детективного романа:

– Итак: Господин Никто. Национальность – без национальности.

Ну, предположим, определение «Господин Никто» к атаману никак не может быть отнесено. Рапорт Стравинского недвусмысленно свидетельствует: да, Ермак, да, Тимофеевич. А вот в национальности, если стремиться к въедливой точности, нельзя быть уверенным точно, опять-таки из-за отсутствия точных данных. В конце концов, «Тимофеевичем» мог быть и сын крещеного ордынца – а их на Руси жило и служило немало. А уж среди казаков кого только не было… Разве что негров – хотя парочка, учитывая реалии того времени, могла и затесаться. Ну, скажем, сбежав с турецкой галеры. Людей в те времена носило по самым причудливым маршрутам. Просто пример – судьба одного англичанина, впоследствии ставшего видной фигурой в освоении англичанами американских колоний. Из-за лютого безденежья отправился «на континент» воевать за любого, кто хорошо заплатит. В конце концов оказался в немецком отряде, действовавшем против турок. Попал к туркам в плен, из плена сбежал, и, возвращаясь в Европу кружным сухопутьем, какое-то время прожил среди запорожских казаков. Кстати, в XVIII веке русского купца Василия Баранщикова судьба швыряла по белу свету еще замысловатее, но, к великому сожалению, он не имеет отношения к нашей теме, а жаль – история преинтереснейшая…

Вернемся к Ермаку. Итак, он со своими есаулами и казаками поступил на службу к Строгановым…

Глава 5. Особенности национальных походов

В «Семенов день», 1 сентября 1582 года, отряд Ермака выступил в поход. По одним сведениям, у него было 800 казаков, по другим – около 600 (большинство историков считают правильным второе). Плыли на стругах – небольших речных суденышках, ходивших и под парусом, и на веслах (такой струг во всех деталях изображен на знаменитой картине Сурикова «Степан Разин»). Каждый струг вмещал человек 30 и был вооружен пушками – небольшими, длиной примерно в полметра. В Европе их называли фальконетами, на Руси соколами (русские, не мудрствуя, попросту перевели европейское название; «фалькон» – это и есть «сокол», соответственно «фальконет» означает что-то вроде «соколенка»). Пушечки были невеликие, но на небольшой дистанции, стреляя «дробом» (как на Руси называли картечь), могли нанести противнику немалый урон.

После нескольких стычек с местными (именно стычек, не заслуживающих названия «бой») казаки всего за два месяца преодолели немалое расстояние до реки Тобол. Там они для начала и в виде приветствия («Вы нас не звали, а мы уже пришли!») разгромили становище Карачи – великого визиря Кучума. Потом двинулись к столице Искеру.

Только теперь Кучум осознал всю серьезность угрозы. Собрал и двинул к Искеру немалое войско, значительно превосходившее казаков числом, – татарскую конницу и пешее ополчение из хантов и манси. Командовать было поручено уже знакомому читателю Маметкулу – неплохому военачальнику.

Поначалу казаки, видя столь значительное превосходство противника, «пришли в смущение». Срочно был собран казачий круг, обсуждавший один-единственный насущнейший вопрос: уходить или драться?

Позже летописцы XVII века приписали сторонникам сражения крайне цветистые речи, где немало говорилось о Боге, чести и прочих благородных поводах. Вероятнее всего, все это сочинено задним числом, как не раз случалось в мировой истории. Гораздо более убедительными выглядят слова Ермака, приведенные одним из первых сибирских историков Ремезовым, жившим в конце XVII – начале XVIII столетия. Ермак упомянул, что стыдно было бы возвращаться «со срамом», но основной упор сделал на менее романтические обстоятельства. Отступать, собственно, было попросту некуда. Стояла поздняя осень, реки вот-вот должно было сковать льдом (он уже появился на Иртыше), продовольствия осталось мало, не было удобного места, где можно перезимовать. Оставалось либо драться, либо погибать от голода и холода, а до Камы было слишком далеко…

Решено было драться. Обе стороны не могли использовать свои главные преимущества. Казаки из-за льда на Иртыше не могли маневрировать вдоль берега на стругах, перебрасывать военную силу к слабым участкам татарской обороны (татары поначалу устроили «засеку», этакую баррикаду из срубленных деревьев, за которой и засели). В свою очередь, из-за глубокого снега татары не могли использовать свой коронный прием, не раз приносивший им победу: атаку массой конницы на полном галопе (позже, когда казаки воевали уже исключительно в конном строю, они переняли этот стародавний татарский прием, назвав его «лавой», и до появления пулеметов применяли успешно).

Казаки высадились на берег. Маметкул бросил против них пеших хантов и манси – но те после ружейных залпов разбежались. Татары не питали особого страха перед огнестрельным оружием (о причинах – чуть позже). Однако вскоре Маметкул был ранен ружейной пулей, и серьезно. Упал с коня, едва не попал в плен, но татары его отбили, унесли в лодку и, кое-как пробившись сквозь льдины, уплыли.

Как случалось не раз и в более ранние, и в гораздо более поздние времена, войско, оставшись без командования, пришло в замешательство. Кучум наблюдал за боем с горы поблизости, но встать во главе войска вместо Маметкула и не пытался – явно не чувствуя в себе полководческих талантов. Он поспешил ускакать со свитой и охраной, переправился на другой берег Иртыша и ушел подальше на