Впервые в Москве. От долетописных времён до конца XVI столетия - Павел Федорович Николаев Страница 83

в их заслугах и богатстве. Назовём наиболее известного из них. «Славный воевода, от которого бежала многочисленная рать Селимова, который двадцать лет не сходил с коня, побеждая и татар, и Литву, и немцев, князь Пётр Семёнович Оболенский-Серебряный, призванный в Москву, видел и слышал от царя одни ласки. Но вдруг легион опричников стремится к его дому кремлёвскому. Ломают ворота, двери и пред лицом, у ног Иоанна отсекают голову сему ни в чём не повинному воеводе» (Н. Карамзин).

Перечислив последние жертвы опричного террора 1570 года, наш первый историк восклицал: «Таков был царь, таковы были подданные! Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошёл в мучительстве, то они превзошли всех в терпении».

Последнее свойство русского народа Карамзин объяснял верой в божественность власти, всякое сопротивление которой беззаконно. Удобная философия для власти предержащей. Из поколения в поколение она впитывалась в сознание каждого с молоком матери и дошла до абсурда в учении Льва Толстого.

…Начиная своё горестное повествование о московских казнях, Карамзин писал, что их целью было, «чтобы столица, приученная к ужасам, ещё могла изумиться». Не получилось. «Иоанн достиг высшей степени безумного своего тиранства. Мог ещё убить, но уже не мог изумлять россиян никакими новыми изобретениями лютости».

Повесть. Долгое время в произведениях древнерусской литературы фигурировали только реальные исторические лица: князь Игорь и жена его Ярославна в «Слове о полку Игореве», Дмитрий Донской и его соратники в повестях цикла о Мамаевом побоище… Первое вымышленное лицо встречается только в повести о царе Иване Грозном и купце Харитоне Белоулине. Её рукопись составляет несколько обтрёпанных листов, привезённых в 1923 году из города Пустозёрского.

В повести весьма достоверно передаются события 1574 года: «В лето 7082-го[32] на второй неделе по пасце во вторник в утре, по указу великого государя, на Пожаре, среди Москвы, уготовлено 300 плах, а в них 300 топоров, и 300 палачей стояху у плах онех. Москоскии же князе и бояре и гости, всякого чину люди, зряще такую належащую беду, страхом одержимы были.

Егда же бысть третий час дни, царь и великий князь Иван Васильевич выехав на площадь в чёрном платье и на чёрном кони с сотники и стрельцы и повелел палачам имати по человеку из бояр и из гостиной сотни. Людие же зрящи, наипаче в недоумении быша, понеже никакие вины не ведуще».

Пока зрители удивлялись, палачи схватили семерых из гостиной сотни и быстро расправились с ними. Но с восьмым вышла заминка. Им оказался Харитон Белоулин. Палач никак не мог склонить его на плаху, ибо Харитон был «велик возрастом и силён вельми». Сопротивляясь палачу, он кричал И. Грозному:

– Почто, царю великий, неповинную нашу кровь проливаеши?

Для XVI столетия это было непростительной дерзостью. На Белоулина набросились другие палачи. С горем пополам отсекли протестанту голову. И тут начались чудеса.

Голова казнённого вырвалось из рук палачей и начала прыгать «семо и овамо» (туда и сюда). Труп же вскочил на ноги и начал трястись, обливая кровью окружавших его. Палачи попытались повалить обезглавленное тело, кровь из которого, падая на них, «светляся и играя красно вельми, яка жива вопия и не отмываяся».

Царь, видя всё это, впал в сомнение и, объятый ужасом, удалился в Кремль. В шесть вечера пришёл его приказ прекратить казни. «Труп же той трясыйся весь день и во 2 час нощи паде сам на землю».

…На этом повесть об Иване Грозном и Харитоне Белоулине заканчивается. Учёные единогласно отмечают её особенность – главными действующими лицами являются купцы.

С гостиной сотни начинаются в повести казни, хотя в действительности первыми казнили представителей высшей знати. Героем повести, спасшим своей дерзостью множество обречённых, является купец, наделённый чертами богатыря телом и духом.

Такое повышенное внимание к торговым людям заставляет предположить, что повесть родилась в купеческой среде. Автор её москвич, современник описанных им событий.

Повесть о царе Иване Васильевиче и купце Харитоне Белоулине получила широкое распространение в XVI–XVII веках. Это свидетельствует о появлении в это время значительной массы читателей, которые интересовались прошлым страны, но ещё «не доросли» до освоения летописи и нуждались в популярной литературе, увлекательной по форме и содержанию.

Даниил Альшиц, знаток эпохи Ивана Грозного, писал по поводу литературы такого рода: «Беллетристика, ещё не вылупившаяся из летописной скорлупы, тем не менее всё громче и чаще заявляет о себе. С другой стороны, как это видно на примере повести о купце Харитоне Белоулине, произведения такого жанра полны исторических реалий. Уже став произведениями литературы, они не теряют значения исторических источников».

Восьмой венец

Второе отречение. Современник Ивана IV немецкий авантюрист Генрих Штаден говорил о царе:

– Только он один правит! Всё, что ни прикажет он, – всё исполняется, и всё, что запретит, – действительно остаётся под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне.

И вдруг в сокращённом рукописном «Временнике» под 1574 годом появляется такая запись: «Казнил царь на Москве, у Пречистой, на площади в Кремле многих бояр… В то же время произволил царь Иван Васильевич и посадил царём на Москве Симеона Бекбулатовича и царским венцом его венчал. А сам назывался Иваном Московским и вышел из города, жил на Петровке. Весь свой чин царский отдал Симеону, а сам ездил просто, как боярин, в оглоблях. И как приедет к царю Симеону, ссаживается от царёва места далеко, вместе с боярами».

До нашего времени дошло несколько грамот Ивана Грозного, обращённых к этой подставной фигуре. Самая любопытная из них относится к 30 октября 1575 года: «Великому князю Симеону Бекбулатовичу всеа Русии сю челобитную подал князь Иван Васильевич Московский и дети его, князь Иван и князь Фёдор Ивановичи Московские». А в челобитной пишет: «И как, государь, переберём людишка, и мы к тебе, ко государю, их списки принесём, и от того времени без твоего, государева, ведома ни одного человека не возьмём. А которых людишок приимем, и ты б, государь, милость показал, вотчинишок у их отнимать не велел, а ис поместишок их им хлебишко и денжка и всякое их рухлядишко велел отдати…»

Словом, по форме грамота Иоанна – обращение вотчинника к верховному сюзерену. Едва не дошло до коронации Симеона. Правда, в разговоре с английским послом Грозный опроверг разговоры об этом:

– Дело ещё не окончательное, и мы не настолько отказались от царства, чтобы нам нельзя было, когда будет угодно, вновь принять сан.

Иван IV даже показал семь своих венцов и другие знаки