Александр Дюма - Парижские могикане. Том 1 Страница 86

— Да, ты же сказал, что у тебя отец!

— И кроме того, у меня есть вы оба, мои добрые друзья, и я бы ни за что на свете не согласился, чтобы вас мучили угрызения совести. Ступай в свою комнату, Камилл. Я спокоен, я сейчас хочу только одного — поскорее увидеться с отцом.

Юному креолу не терпелось остаться одному. Как только он вышел, Коломбан, мрачный и обездоленный, словно дерево, лишившееся всех своих листьев под порывом декабрьского ветра, прошептал:

— Ах, отец! Зачем только я тебя покинул!..

XLV. ОТЪЕЗД

Коломбан сам назначил свой отъезд на следующий вечер.

Ему было нестерпимо тяжело сообщить об этом Кармелите.

Она вышивала, когда Коломбан вошел к ней в сопровождении Камилла.

Кармелита подняла голову, улыбнулась молодым людям, протянула им руку и вновь взялась за работу.

Воцарилась такая тишина, что, казалось, можно было услышать ровное и чистое дыхание Кармелиты. Молодые люди не в силах были вздохнуть.

Девушка собиралась было спросить, почему они молчат. В это мгновение Коломбан печально проговорил:

— Кармелита! Я уезжаю.

Кармелита встрепенулась и переспросила:

— Уезжаете? — Да.

— Куда же?

— В Бретань.

— Почему? Не дожидаясь каникул?

— Так нужно, Кармелита.

Девушка пристально на него посмотрела.

— Так нужно? — переспросила она.

Коломбан собрался с духом, чтобы выговорить ложь, которую он придумал накануне.

— Таково желание моего отца, — солгал он.

Но бретонец не умел лгать, губы его не слушались, и он пробормотал эти слова едва слышно.

— Вы уезжаете? А я?.. — забывшись, воскликнула девушка.

Коломбан смертельно побледнел; его сердце готово было остановиться.

Зато Камилл почувствовал, что краска бросилась ему в лицо, а сердце бешено заколотилось.

— Вы знаете, Кармелита, — продолжал Коломбан, — что в человеческом языке есть слово, о которое разбиваются все наши желания и надежды, — надо!

Коломбан произнес это столь решительно, что Кармелита опустила голову, будто услышала приговор из уст самой Судьбы.

Но молодые люди увидели, как слезы падают из ее глаз прямо на вышивание.

В душе бретонца происходила страшная борьба, мучительные стадии которой Камилл читал на его лице. Возможно, Коломбан не выдержал бы, упал бы Кармелите в ноги и во всем ей признался, но Камилл положил руку ему на плечо и проговорил:

— Дорогой Коломбан, ради Бога, не уезжай! Эти слова вернули Коломбану мужество.

— Так нужно, — повторил он Камиллу то, что уже сказал Кармелите.

Камилл отлично понимал, что делает. Он знал, какую власть над сердцем друга имеет его голос.

И потому двух слов, которых недостаточно было Кармелите, оказалось для Камилла довольно.

Камилл умолк: он добился своего.

Трое друзей провели вместе унылый вечер.

Только перед разлукой они по-настоящему поняли, что творится в сердце каждого из них.

Коломбан осознал, как глубоко, непреодолимо и безгранично его чувство к Кармелите.

Чтобы вырвать эту любовь из сердца, пришлось бы вырвать сердце из груди.

Но он был уверен в своих силах и не боялся, что когда-нибудь предаст друга. Вот почему он мог лелеять свою любовь, надежно спрятав ее в душе, словно сокровище.

Кармелита тоже понимала, как сильно она привязана к Коломбану.

Но когда в ночной тиши, размечтавшись, она оказывалась лицом к лицу со своей любовью и подумывала о замужестве, которое ее чистому сердцу представлялось следствием всякого увлечения, она себя спрашивала, согласится ли когда-нибудь отец Коломбана — представитель старинного дворянского рода, не лишенный, по-видимому, предрассудков, свойственных людям его круга, — чтобы его сын женился на сироте без состояния и без имени.

Правда, ее отец дослужился до звания капитана и пал на поле боя; но в те времена, о которых мы повествуем, Реставрация провела четкую границу между теми, кто служил Наполеону, и солдатами, преданными Людовику XVIII. Не было бы ничего удивительного даже для Кармелиты, если бы граф де Пангоэль не дал согласия на брак своего сына с дочерью капитана Жерве.

Услышав об отъезде Коломбана, Кармелита решила, что его отец узнал о дружбе трех молодых людей и теперь хочет положить ей конец.

Гордая девушка вспыхнула и ни о чем больше не спросила.

Последние часы, проведенные вместе, были томительны: не раз слова замирали на губах то у того, то у другого из троих друзей, а из глаз падали слезы.

Но и в эти решающие часы ни словом, ни взглядом мужественный бретонец не выдал мучительной страсти, таящейся в его груди.

Подобно юному спартанцу, он с улыбкой наблюдал за тем, как рвут его тело.

Правда, улыбка его была невесела.

Настало время отъезда. Коломбан дружески поцеловал Кармелиту в побледневшие и мокрые от слез щеки и вышел вслед за Камиллом.

Камилл проводил Коломбана до дилижанса.

Там Коломбан отвел друга в сторону и еще раз заставил поклясться, что тот будет относиться к девушке как к будущей супруге, с должной почтительностью.

Потом Камилл вернулся на квартиру на улице Сен-Жак и застал Кармелиту в слезах.

Сердце Кармелиты разрывалось при мысли о том, что она окончательно расстается с прошлой жизнью. Дружеские чувства, которые она питала к Коломбану, родились из преданности и благодарности у изголовья умиравшей матери Кармелиты и служили для девушки как бы переходом от прошлого к будущему; с отъездом Коломбана детство для несчастной сироты кончилось. Ведь Коломбан не сказал, когда вернется. Отныне девушка была одна в целом свете и могла просить дружбу и защиту только у Камилла. Но она испуганно сравнивала легковесного и непутевого креола с серьезным и нежным Коломбаном, и ее охватывала томительная грусть, граничившая с отчаянием. Теперь она чувствовала себя одинокой, затерянной в этой бескрайней пустыне, что зовется миром, без любви, без сил, без поддержки.

Вот почему бедняжка заливалась горькими слезами, когда вошел Камилл.

На шум шагов Кармелита подняла голову в надежде, что вернулся Коломбан.

Видя, что креол один, она снова уронила голову на грудь.

Некоторое время Камилл молча стоял на пороге. Он растерялся, видя, что занимал в сердце девушки гораздо меньше места, чем ему казалось.

Он понял, что говорить надо не о себе, а о бретонце.

— Я пришел передать вам от имени Коломбана уверения в искренней дружбе, — сказал он.

— Что же это за дружба, если ее можно по желанию как завязать, так и разорвать? — мрачно заметила Кармелита. — Если бы мне пришлось уехать, разве я не предупредила бы об отъезде своих друзей сразу же, как только приняла такое решение? А приняв такое решение, разве уехала бы я столь стремительно, заставив друзей страдать?