Юрий Иванов-Милюхин - Чеченская рапсодия Страница 87

А Дарган продолжал лютовать, он дотягивался концом шашки до горцев, пытавшихся увернуться от него, рубил их с плеча, снося головы вместе с папахами. Он хищным коршуном кружился по площади до тех пор, пока перед ним не выросли глинобитные стены какой-то сакли. Сотник вдруг увидел, что из подслеповатого окна выглядывает голопузый мальчик, изо рта которого спускаются концы грязной тряпки. Наверное, он, как и дети терских казаков, сосал хлебный мякиш, завернутый в материю и смоченный в молоке. Может быть, его отцом был один из только что зарубленных чеченских мужчин. Это было неважно, мальчик все равно был отпрыском вражьего племени, вызывавшим неприязнь даже своей беззащитностью. Но он чем-то неуловимо походил на Павлушку, меньшего Панкратова сына, любимого внука всей семьи. В его облике присутствовало что-то казачье одновременно с горским — короткий носик чуть с горбинкой, удлиненное личико с выдвинутым вперед упрямым подбородком и крутой излом светлых бровей на открытом лбу. Сотник тряхнул светло-русым чубом, стараясь избавиться от наваждения.

— Дарган, пора покидать это место, — вдевая шашку в ножны, окликнул его подъесаул Савелий, старый вояка и родной брат. — Абреки совсем близко, топот копыт их коней слышен уже на окраине аула.

Сотник поводил вокруг медленно трезвеющим взглядом, заметил, что казаки убирают шашки в ножны и выстраиваются в ряды, готовясь к маршу. Терцев не волновал шум приближающейся погони, они знали твердо, что их жизни зависят от железной дисциплины, вершителем которой был их станичный атаман — сотник Дарган Дарганов. Вид у всадников был суровый и спокойный, словно не они только что прорвались из кольца окружения и устроили бойню горцам, попавшимся им под горячую руку.

— Савелий говорит дело, — не выказывая беспокойства, пробасил другой ветеран, подхорунжий Горобец. — Нам еще до Терека надо доскакать, а потом переправиться на левый берег.

Дарган провел ладонью по лицу, будто пытаясь содрать с него липучую картину, написанную кровью и мешавшую ему смотреть. Затем он воткнул шашку в ножны и, не оглянувшись на замершего в окне пацаненка, затрусил в голову сотни. Через мгновение дробный топот копыт его отряда уже слышался за околицей аула, казаки упорно стремились к бурному Тереку, укрытому зарослями кустарника. А еще через пять верст волны реки с размаха ударили в бока строевых лошадей, смывая с них пот, кровь и налипшую грязь. Терек сносил пловцов вниз по течению, поближе к станице Стодеревской. Скоро под копытами коней загремело каменистое дно, потом лошади выбрались на обрывистый откос, который укрыл их вместе с всадниками за густыми зарослями ивняка. Распаленным погоней абрекам осталось только опростаться с той стороны реки оглушительным ружейным залпом и разразиться проклятиями:- Продажные шкуры, вы давно превратились в таких-же сип-сиповичей, которым служите за кусок хлеба, как бездомные собаки, — закручивая на краю обрыва коней, кричали они. — Наш имам Шамиль объявил газават только русским, но и вы будете вместе с погаными отвечать за все. — За вами должок остался, — не выдержал кто-то из терцев. — Мы скоро вернемся, но теперь пощады никому не будет. — Это мы вырежем под корень весь ваш змеиный род, — исходили бешенством абреки. Ждите наших джигитов к себе в гости днем и ночь…

Терцы перевели дух, снова вскочили в седла и поспешили на помощь хорунжему Панкрату, посланному с отрядом на выручку пехотинцев, попавших в засаду. Не было еще случая, чтобы станичники бросали на произвол судьбы своих братьев.

До самого утра атаман станицы Стодеревской так и не сумел избавиться от кошмаров, мучавших его. Софьюшка молча наблюдала за его терзаниями, не решаясь влезать с расспросами. Она знала, что муж все равно ничего ей не расскажет, он встанет и уйдет на конюшню, где проведет остаток ночи в обнимку с лошадьми. Им он доверял больше, чем кому бы то ни было. А еще он любил оружие, которого в доме набралось бы на добрую казачью сотню. И только потом шла она, Софьюшка, несмотря на то, что атаман доверял ей во всем и уважал даже больше, чем станичных стариков. Еще она знала, что ночные кошмары супруга обязательно приведут его к решению задачи, которое он при удобном случае огласит всей семье. Поэтому Софьюшка осторожно поправила край одеяла и принялась дожидаться наступления утра.

И оно пришло, это розовое утро нового светлого дня. Лишь только первый луч солнца ударил пыльным острием в противоположную от окна стену, Дарган встал с постели и пошел в прихожую, где стояла бадья с взваром из дикой груши. Зачерпнув терпкой жидкости ковшом, он осушил его до дна, набрал еще один, и снова выпил, затем вышел на крыльцо и прищурился на солнце, поднимавшееся над горными зубцами. От зыбкого ветерка шелестели листьями раины, посаженные вдоль плетня, головки рыжего подсолнечника между ними стряхивали ночную росу и разворачивались навстречу не жарким пока потокам света. В хлеву замычала корова, в стайке стукнул копытами застоявшийся конь, в курятнике закудахтала наседка. Природа просыпалась, стараясь поскорее впитать в себя живительную энергию солнца и запастись ею на целый день.

Дарган потянулся до хруста в костях, стряхнул с себя остатки ночной дурноты и тяжелые воспоминания. Тогда дело закончилось лучше, чем могло бы на самом деле. Пехотный подполковник все-таки выдвинул батальон на подмогу Панкрату, обложенному абреками со всех сторон, и постарался оттянуть на себя главные силы горцев. Солдаты даже оттеснили разбойников к самому Гудермесскому аулу, чем дали возможность терцам хорунжего Дарганова вырваться из кольца и отдышаться. Но сытенький командир батальона не смог упредить нападение врага на пехотную роту, оставленную им в засаде. Многих солдат горцы порубили словно капусту на огородных грядках, а потом их банды без следа распылились по окрестным аулам, чтобы по первому зову Шамиля снова собраться под зеленые знамена и опять злыми осами жалить неверных.

Стоя на крыльце, Дарган долго вбирал в себя утреннюю прохладу, наполнявшую его силой нового дня, затем прислушался к звукам, доносившимся из хаты. Первыми отозвались на солнечный восход маленькие внуки, их голоса приятно прокатились по натянутым нервам деда, за ними забормотала что-то полусонная Аленушка, вслед за которой добродушным сурком зафырчал Панкрат. И пошло-поехало по всем комнатам, будто солнечные зайчики, скользившие по стенам, пощекотали каждого обитателя большого дома. И когда раздался голос Петра, просыпавшегося позже остальных обитателей дома Даргановых из-за подхваченной у москалей лени, в голове Даргана созрело решение сложного вопроса, всю ночь не дававшего ему спать. Перемявшись с ноги на ногу, полковник со спокойной душой пошел облачаться в свою казачью форму. Просторную горницу уже заполняли сытные запахи, пора было подсаживаться к столу.