Анхен и Мари. Прима-балерина - Станислава Бер Страница 9

Дознаватель поперхнулся, закашлялся и покраснел.

– Бог с тобой! Какой из меня генерал? Я ведь не дворянин, – произнёс он, сглотнув.

– Папа, из тебя бы получился самый лучший генерал на свете, – сказала Дуняша. – Честно, честно!

Господин Громыкин улыбнулся, погладил младшую дочь по голову и вздохнул. Одна радость на свете – Дуняша.

– Фёдор Осипович, не боги горшки обжигают. Служи, выслуживайся, кланяйся кому следует, и будет тебе генеральский чин. А там глядишь, и почёт, и уважение, и жалование достойное. Вот тогда мы Настю замуж и выдадим. С хорошим приданым и её возьмут в жёны. Служи! – потребовала супруга.

– Да что мне остаётся, душа моя? Служу, – ответил Фёдор Осипович. – Нашли мы супостата, нашли. Это главный балетмейстер убил прима-балерину, отравил то бишь.

– Да неужто?! – пробасила Александра Николаевна.

– Он самый, даже не спорь. Сама посуди – две любовницы, жена, дети малые. Как тут с ума не сойти, да и убивать начать?! Он это, ей Богу, он!

* * *

После службы господин Самолётов вызвался проводить Анхен. Она не возражала. Они решились прогуляться. Анхен любила это время года в родном городе. Петербург весной был особенно хорош. Природа просыпалась от зимней спячки. Речки и каналы вскрылись – тут и там плавала ледяная крошка и крупные осколки льда. Воробьи радостно прыгали по гранитным набережным, освобождённым от снега. Анхен улыбнулась этой милой картине и прищурилась заходящему за купол собора солнцу.

Господин Самолётов стоял рядом с Анхен и тоже смотрел на заходящее солнце.

"Я тебе ничего не скажу,

И тебя не встревожу ничуть,

И о том, что я молча твержу,

Не решусь ни за что намекнуть.

Целый день спят ночные цветы,

Но лишь солнце за рощу зайдёт,

Раскрываются тихо листы,

И я слышу, как сердце цветёт.

И в больную, усталую грудь

Веет влагой ночной… я дрожу,

Я тебя не встревожу ничуть,

Я тебе ничего не скажу".

Анхен посмотрела на молодого человека. Щёки Ивана Филаретовича покрылись румянцем. Каштановые волосы слегка растрепались.

– Кто написал сей дивный стих? – спросила барышня.

– Афанасий Фет. Но я могу подписаться под каждым его словом. Ах, впрочем, нет. Скажу. Всё скажу. Я Вас люблю, – промолвил господин Самолётов с жаром.

Грустные библейские глаза его озарились надеждой.

– Анна Николаевна, Вы выйдете за меня замуж?

– Иван Филаретович, Вы опять? Ведь договаривались мы уже об этом. Просто коллеги. Просто друзья. А Вы замуж? Когда Вы уже угомонитесь?

– Отчего Вы не хотите стать моей женой? Не понимаю, – спросил господин Самолётов и обиженно сложил пухлые губы трубочкой.

– Да всё оттого же. Забыли? Клеймо позорное на нас с сестрой лежит. Неужели сие не останавливает Вас? – спросила Анхен.

– Нисколько. Это Вас тормозит почему-то.

– И что скажут Ваши родные, когда узнают, что мой папенька помогал убивать царя? – спросила Анхен.

– Господи, Анна Николаевна, и сестра, и мама о Вас уже наслышаны. Что им за дело до позора Вашего папеньки?

– А мне есть дело, – упрямо сказала барышня и подняла вверх подбородок.

– Пожалуй, я помогу Вам, Анна Николаевна. Помогу. Вот увидите, – сказал господин Самолётов, решительно взял Анхен за руку и повёл дальше вдоль набережной.

– Это как же Вы мне поможете, интересуюсь? – не выдержала Анхен.

– Да очень просто. Я сниму с Вас груз ответственности за деяния Вашего отца. Вытру воображаемое позорное пятно напрочь! Подчистую! С корнем выдеру, если понадобится.

– Вы для начала со своей семьи позор снимите, а потом уж принимайтесь за мою, – сказала Анхен и выдернула руку.

Она ушла вперёд. Господин Самолётов остался стоять на месте – бледный, как мертвец.

– Если Вы про то, что отец мой разорился и пустил себе пулю в лоб, то я не переживаю и считаю этот эпизод из его книги жизни, – сказал господин Самолётов, догоняя строптивую барышню. – Меня он ни в коей мере не характеризует. За двадцать шесть лет честь свою я не испачкал. Нет человека на всём белом свете, что мне указать может на стыдный поступок. Нет такого.

Господин Самолётов остановился и остановил Анхен, придержав её за локоток.

– Вы верите мне?

– Да разве можно в этом бренном мире верить? Каин Авеля убил, а Вы говорите, – сказала Анхен, рассмеявшись, и пара двинулась дальше.

– Добрый вечер, молодые люди, – сказала госпожа Вислоушкина, как только они остановились у арки трёхэтажного дома на Гороховой улице. Как будто специально поджидала их.

Домовладелица в чепце и шубке-ротонде на соболином меху прогуливала белого пуделька. Тот заливисто приветствовал знакомую ему Анхен и малознакомого мужчину – он был рад всем.

– Серафима Савельевна, Вы прекрасно выглядите сегодня. Впрочем, как всегда, – сказал господин Самолётов и поцеловал старушке руку.

Дама зарделась.

– Ой, не шутите так, юноша. А то ведь я могу принять шутку за правду, – заулыбалась госпожа Вислоушкина.

– Побойтесь Бога! Какие шутки? – деланно удивился он.

– Смотрите, Анна Николаевна, будете привередничать, уведу я у Вас кавалера, – захихикала домовладелица, будто сухие сучья в лесу затрещали под ногами.

– Иван Филаретович, а Вы не теряйтесь. Невеста-то у нас с приданным. Один дом чего стоит. До свидания! Всего хорошего!

Анхен развернулась и ушла, оставив делопроизводителя наедине с госпожой Вислоушкиной. Пусть отдувается!

– Умеешь делать комплименты, умей и бабушек любить! – пела она, поднимаясь по широкой, основательной лестнице с коваными перилами на свой этаж.

Дверь открыла недовольная Акулина. Впрочем, она всегда была в дурном настроении. Анхен не особо обращала на это внимание. Однако звуки, доносившиеся из гостиной, её обескуражили. Мари музицировала. И это был пасторальный Бетховен.

– Ты не устаешь меня удивлять, Мари, – вместо приветствия сказала Анхен. – Бетховен? Ты не уважала его никогда. Не отдавала дань его таланту. Здравствуй, моя хорошая!

Это было уже обращено не к сестре, а к любимице – черноухой крольчихе Джоконде, прискакавшей из-под стола, где она пряталась от заунывной мелодии.

– Совсем тебя она не любит. Обижает девочку мою, мучает её в особо жестокой форме – играет на фортепьяно тоскливые этюды. Ну, ничего! Мы будем прогонять сейчас печаль и грусть, и всё такое!

Барышня схватила крольчиху на руки и закружилась с ней по комнате.

– А что мне играть? Не господина же Чайковского, – бесцветно ответила Мари.

Впрочем, она прервала музицирование и обернулась к сестре.

– А почему нет? – удивилась Анхен.

– Нет, – замотала головой Мари. – Теперь Пётр Ильич у меня будет ассоциироваться с кровью на балетной пачке. Только начинаю вспоминать вчерашний вечер, и сразу дурнота подступает к горлу. И ещё эта музыка на