Луи Буссенар - Секрет Жермены Страница 92

Быстро собравшись с мыслями, Мондье повел себя как принято у светских людей, кого очень занимают пустые разговоры и развлечения. Он спросил:

— Вы идете сегодня на премьеру в театр на Пор-Сен-Мартен?

— Да, я заказала кресло в ложе. Мой управляющий занял для меня еще одно место в ярусе напротив.

— Разрешите ли вы навестить вас там?

— Разумеется! И приводите ко мне своих знакомых, но таких, чтобы с ними было интересно.

— Я представлю вам маленькую компанию «лакированных бычков», они вас посмешат.

— Отлично! Кстати, если не сможете достать билет, я уступлю вам второе кресло возле себя.

— Благодарю вас, оно не понадобится.

— А если ваша дочь, мадемуазель Сюзанна, захочет посмотреть спектакль?

— Моя дочь?.. Вы ее знаете!

— А почему это вас удивляет?

— Она очень редко появляется в свете, предпочитает уединение, не любит театр…

— Но если бы все-таки она захотела пойти сегодня, вы запретили бы?

— Почему?

— Дорогой мой, вы ведете себя словно женщина — отвечаете вопросом на вопрос.

— Вы правы, — сказал граф, удивленный, как легко и свободно она ведет словесную дуэль.

— Ну и как?

— Я посмотрю… не хотелось бы ее ни принуждать… ни удерживать…

— Почему вы мнетесь, граф? Вам неприятно, что мадемуазель Сюзанна увидит вас в обществе дамы, которая может оказаться девицей определенного сорта… Не беспокойтесь об этом, возьмите мой билет и передайте дочери. Я непременно хочу ее видеть… Я требую, чтобы вы исполнили это желание.

— Но почему?

— Причуда… ведь если бы я захотела, я могла быть ее мачехой.

— Но кто пойдет с ней?

— Компаньонка, для того и существующая.

Граф, не имея больше сил противиться требованию, высказанному в столь категорической форме, и боясь вызвать неудовольствие Жермены, смирился.

— Пусть будет по вашей воле… Принимаю ваше место в ложе.

— И ваша дочь займет его?

— Если захочет.

— Вот и отлично! А теперь ступайте, мне нужно подготовиться к выходу в театр. До вечера!

Как только Мондье удалился, Жермена сняла телефонную трубку:

— Алло… мадемуазель, соедините меня, пожалуйста, с месье Вандолем, улица Данфер-Рошеро, двенадцать. Морис, это вы? Добрый день, мой друг!.. Спасибо, все хорошо… Приходите сегодня вечером ко мне в ложу, в каком бы окружении вы меня ни увидели. Ну да… непременно… так надо… надейтесь, Морис… Да… Сюзанна… ваша Сюзанна… Если вы заставите ее решиться… Не благодарите меня… я буду счастлива вашим счастьем. До свиданья, Морис!

Жермена, чье лицо приняло обычное выражение, пока она говорила по телефону с другом, вновь обрело маску насмешливости, когда вошла горничная. Пока девушка распускала роскошные волосы хозяйки, Жермена думала: «Они будут счастливы благодаря мне. Я могла бы выместить свою обиду на невинной. Однако при чем здесь эта славная девушка… Зато настоящим подлецам мы отомстим жестоко!»

ГЛАВА 3

Театр был полон. Все знали, что пьеса «Женская война»[110] — сущая ерунда, но на премьере ожидали увидеть множество галантно одетых, вернее раздетых, дам из полусвета, о них уже две недели печатались в модных журналах красочные статейки; и мужчины в белых пластронах, сидя в партере, принимали горделивую осанку и смеялись в ожидании сногсшибательного аттракциона.

Завсегдатаи подобных парижских зрелищ один за другим входили в партер, тревожа одних, заставляя вставать других, пробирались к своим местам, обмениваясь по пути рукопожатиями и затевая на ходу громкие разговоры, не обращая внимания на замечания: «Тихо», «Сядьте» — тех, кто пришел, чтобы смотреть спектакль, а не дам полусвета.

Смело декольтированная, сверкающая драгоценностями, с шумом появилась Андреа в необыкновенном туалете. Рядом важно выступал, гордо держа лысую голову с кошачьими усами, барон де Мальтаверн, как всегда с видом несколько помятым, но все-таки представительным и надменным.

Дезире Мутон, болван-миллионер, бурно ухаживавший за Андреа и старавшийся подражать своему другу Мальтаверну, выглядел весьма карикатурно.

В восторге от успеха Андреа, малый гордился так, словно она была его любовницей. Казалось, он говорил: «Вот мы каковы! Все прочие дамочки с ней и отдаленно сравниться не могут!»

Внимание рассеянной публики на короткое время привлекла молоденькая актриса. Она мяукала кисленьким голоском:

Да, я посланец, я посланецБожка Купидона…[111]

Это звучало идиотски, и шикарная публика партера издевательски аплодировала. Вдруг все смолкло.

Жермена в строгом бархатном платье гранатового цвета вошла в ложу одна и, ничуть не позируя, не кокетничая, села у балюстрады[112].

Роскошную Андреа и молоденькую певичку тотчас забыли, полтысячи лорнетов разом обратились в сторону прекрасного создания, никому, кроме Мондье, не известного.

Дама держала себя так же спокойно, как пять дней назад в Булонском лесу, и смотрела на сцену без жадного интереса, но и без напускного равнодушия. Все в ней было просто и благородно. Казалось, она совсем не помнила о своей ослепительной красоте.

Мужчины в партере перешептывались, расспрашивая друг друга о незнакомке, и вызывали этим раздражение у публики галерки. Репортеры пришли в недоумение при виде неизвестной красавицы, смотрели разинув рот и старались уловить какие-нибудь сведения о ней для своих репортажей.

Кроме Мондье, приберегавшего успех для себя, только месье де Шамбое, Роксиков — секретарь русского посольства и Морис Вандоль одни могли бы ответить на вопросы о Жермене.

Но Бамбош имел вполне серьезные причины помалкивать, Серж находился в России, а Морис с волнением смотрел на левую литерную[113] ложу второго яруса — та оставалась пустой.

Андреа, совершенно неспособная завидовать, очень добрая, хотя и вульгарная, откровенно восхищалась новоприбывшей:

— Право… даже неправдоподобно быть такой красавицей! Погляди, Ги!.. И ты погляди, Бычья Муха!.. Она всех нас забьет без труда, если ей понадобится много денег…

— Восхитительна!.. — сказал Ги, у него глаз заблестел за стеклышком лорнета.

— Красива, конечно… но ей, по-моему, недостает драгоценностей, — изрек Мутон, желая польстить Андреа.

— Ты по провинциальному идиотизму ничего не понимаешь, тебе подавай дамочек вашего захолустья, увешанных прабабушкиными побрякушками… Именно простота ее наряда вызывает восторг у нас… у потаскушек! На ней ни серег, ни колье, ни браслетов, она открывает кожу ровно настолько, чтобы все видели, как она бела и розова. На ней нет драгоценных украшений, но за один только бриллиант на ручке ее веера я отдала бы все, что на мне сейчас понавешено! И при всем том сколько в ней грации и величавости! Честно говорю! Глядя на нее, мне даже стыдно называться женщиной!