Далеко от неба - Александр Федорович Косенков Страница 93

Он ткнул ружье Трюхте, и тот поневоле ухватился за него обеими руками. В этот же самый момент неожиданно откуда появившимся в его левой руке ножом Гуняй неуловимым движением нанес Трюхте удар в печень. Не все даже рядом стоявшие разглядели этот удар и лишь недоуменно расступились, когда так и не выпустивший из рук ружья Трюхтя, закатив обессмысленные смертью глаза, пошел на них и упал плашмя, захлебываясь хлынувшей изо рта кровью. Гуняй спокойно нагнулся, забрал свое ружье и, выпрямившись, сказал:

— Скрижаль Божья завсегда против злохитрого обернется. Подбивал меня золотишко в тайге заныкать, а вас, кто живым остаться сподобится, без поводыря и жрачки в тутошней глохомани оставить. Согласные на такой расклад, можете хоть сейчас меня без жалости изничтожить. А кто по-божески желает, изготовляйтесь по своим местам, казачки вот-вот заявятся.

Чан Лин стал рядом с Гуняем и взвел курки своей длинностволой винтовки.

— Правильно Шушкан сделал, что этот черт маленький резал. Моя давно знал, какой он людя. Плохой людя. Все себе забирать хотел.

— Вот и надорвался, сердешный, — прохрипел кто-то из толпы.

Медленно и не очень охотно все стали расходиться по своим засадным местам. И в этот момент на том берегу раздался выстрел. Все, как один, повернулись к реке.

Из густых кустов на узкую полосу каменистого берега, ведя за узду прихрамывающую верховую лошадь, с берданкой кавалерийского образца в правой руке вышел Иван Рудых. Подойдя вплотную к воде, он, не целясь, выстрелил еще раз. Пуля цокнула о камень рядом с Гуняем и, срикошетив, взвизгнула над головой испуганно дернувшегося Голованова.

— Что, господа разбойнички, притомились небось? Подрезались на мокром месте? Того в расчет не взяли, что правое дело завсегда поперек вашего злодейства окажется.

Вроде бы не кричал Иван, говорил без надрыва и напряга, но его густой бас без труда перекрывал ровный шум взбаламученной реки и был отчетливо слышен на противоположном берегу.

— Обсказываю вам ваше хреновое положение. Засадников ваших мы с Божьей помощью утихомирили. Теперь мы все тута, а вы там оставайтесь. Захотите следом сунуться, поплывете кверху брюхом до самого Угрюма.

— А нам теперя что так, что эдак подыхать, — пронзительно закричал, не выдержав охватившего всех оцепенения и страха, кто-то из варначья.

— Назад ворочаться — с голодухи передохнем. Лучшей за вами подадимся, все одно всех не стрелите, — срывающимся от страха голосом подхватил стоявший рядом верзила.

— Я вам диспозицию обозначил. Теперь ваша воля, в какую сторону подаваться. Вот что еще в виду поимейте. Те, кто вас на это душегубство сговорили, наперед рассчитали, что никто из вас воротиться назад не должон. Вы для их планов вроде как перепревший навоз — под ноги подостлать, чтобы сподручней свое окаянство исполнить. Захотите получшей разузнать, что и как, вверх по бережку сыщете вашего главного подстрекателя. Порасспрошайте его, ежели со страху до сих пор не помер. Может, дотумкаете, что вовсе не ради вашего фарта на убой вас поманили. На свой интерес ставили.

— Тепереча все друг на друга валить будут. Никому веры нет, кроме как самому себе, — не унимался все тот же крикун. — Ты тоже не спроста под наши пули повылез. Гнилой заход делаешь.

— Нас против их вдвое. Вот и гоношатся по-легкому оборваться, — решил наконец вступить в переговоры Гуняй. — Рванем сейчас на вас всей урлой, что тогда, дядя, делать будете?

— Делать будем, как по уставу положено. Поскольку получаетесь вы тогда лютые враги нашей вере, царю и Отечеству, то положим вас тут всех до последнего, а сами дальше поспешать будем. Георгия нам, поимев в виду вашу дурость и вошкоту, понятное дело, не выдадут, но благодарность от его превосходительства генерал-губернатора очень даже возможно.

— Сатрапы! Палачи! — неожиданно для самого себя взвизгнул Голованов. — Народ вам никогда не простит!

— Ты, что ль, народ? — посуровел ухмылявшийся до того Иван. — Они народ? — показал стволом на толпившихся на берегу бандитов. — Не приведи господь с таким народом жизнь строить. Кровушкой безмерной захлебнемся.

— Ты нам, служивый, еще одну непонятку разреши, — шагнул к самой кромке воды Гуняй. — Пошто конягу с собой вывел? Прятаться, что ль, за него будешь, когда мы тебя убивать начнем?

— Конягу-то? Справный конь был, пока на корягу не напоролся. Теперь не жилец. Вот мы и порешили, ежели вы сейчас без шума-драки назад повернете, мы вам его на пропитание оставим. В тайге сейчас шаром покати, пожрете еще друг друга. А так, глядишь, живым кто до дому доберется, наказ передаст — конвой казацкий за десять верст обходить, фарта в неправом деле не искать, соцалистам и прочим смутьянам веры не давать. На ровном месте разведут и вас же в виновные определят.

— Все, что ль? — зловеще спросил Гуняй.

— Куда больше? У меня уже язык стерся ваше положение растолковывать. Теперь вы решение принимайте. Когда выбор имеется, можно и на черта надеяться.

— Так он завсегда у нас в помощниках. Прощевай, служивый, — пробормотал Гуняй, вскидывая ружье. Выстрел непонятно откуда опередил его. Несколько секунд Гуняй стоял с раззявленным в так и не прорвавшемся крике ртом, словно прислушивался к тому, что происходило внутри его медленно обвисавшего тела, потом попятился до ближнего валуна, привалился к нему и стал сползать вниз, оставляя на его шершавом боку размазанный кровавый след.

Иван Рудых отпустил повод обреченного на погибель коня и, провернувшись спиной к противоположному берегу, спокойно пошел к ближайшим кустам. Вслед ему раздалось было несколько выстрелов, но он даже головы не повернул, сделал еще несколько шагов и исчез за серой изнанкой наклонившегося от сильного порыва ветра тальника.

Некоторое время на том и на другом берегу не было ни движения, ни выстрелов, ни крика. Первым принял решение Чан Лин. Что-то пронзительно крикнул по-китайски, и весь его небольшой отряд быстро сбежался в одну темную кучку и так же быстро отбежал в сторону от остальных под защиту огромного, с корнями вывороченного прошлогодним половодьем листвяка, перекрывшего сломанной вершиной выход из круто спадающего к реке распадка.

— Наша китайса на тот берег ходить не будет. Моя Шушкану