Макс Пембертон - Железный пират

Макс Пембертон

Железный пират

ЖЕЛЕЗНЫЙ ПИРАТ

I. Сумасшедший просит о милости

«Поезд отправляется! Поезд отправляется!» — раздавался вдоль платформы крик железнодорожных служителей, торопивших пассажиров занимать свои места. Но рослый англичанин у буфета еще заказывал себе завтрак, а хорошенькая американка не торопясь, прихлебывала свой кофе, вопросительно поглядывая по сторонам. Как обычно, многие спешили и суетились, садясь в вагон, но бывалые путешественники, с улыбками смотревшие на них, не спеша, шли к своему месту. Проходила минута за минутой, а поезд все еще стоял, несмотря на то, что какой-то суетливый господин, кинувшийся при первом звуке слов «поезд отправляется» к своему вагону, затем вернувшийся впопыхах к буфету, уже минуты три жалобно заявлял во всеуслышание, что он непременно опоздает на поезд.

Я стоял у дверцы вагона, поджидая своего сумасшедшего приятеля, которого нигде не было видно. Через минуту поезд отправлялся из Кале в Париж, а его все еще не было. Куда он мог запропаститься? — думал я. Это был совершенно невозможный человек, этот маленький, нервный господин с узкими, точно щелочки, глазами, коротко остриженными волосами и странной таинственностью манер и поступков.

Случай столкнул меня с ним в Коусе, где я сел на свою яхту «Сельзис». Было это месяца три тому назад, и с тех пор этот странный человек следовал за мной, как тень. Он садился, непрошеный, за мой стол, ел мой хлеб и пил мое вино, и, по-видимому, относился безучастно ко всему, не исключая даже своей собственной персоны. Для него как будто не существовало никаких законов; ни в суждениях, ни в желаниях его не было, казалось, никакой последовательности: сегодня он хотел одного, завтра требовал совершенно другого, вчера утверждал, что земля имеет яйцевидную форму, а сегодня доказывал, что она круглая. При всем том, однако, в нем было что-то чрезвычайно привлекательное, что-то неуловимое, непонятное и загадочное, и я не только терпел его подле себя, но даже как-то странно привязался к нему.

Так и теперь — я рисковал пропустить свой поезд в Париж и остаться еще на несколько часов в Кале из-за этого сумасброда, этого совершенно чужого и почти незнакомого мне человека.

— Да идите же, наконец! — сердито крикнул я, завидев его на конце платформы в тот момент, когда проводники уже захлопывали дверцы вагонов. — Разве вы не видите, что поезд отходит?

Он продолжал идти не торопясь, как будто не слышал ничего.

— Да ну же, Холль, Хилль, Хелль, или как вас там зовут, спешите или оставайтесь, я еду! — крикнул я и вскочил в вагон.

В следующий момент кондуктор довольно бесцеремонно втолкнул в наше отделение моего спутника и захлопнул за ним дверь. Бедняга, потеряв равновесие, упал на свою шляпную картонку, задев при этом ноги Родрика, которого он разбудил, и тут же извинился.

— Мне остается только пожелать, чтобы вы в следующий раз входили в вагон не на четвереньках, — ворчливо заметил Родрик, — и не будили людей, которые собрались заснуть. Я говорю не о себе, а о сестре, которую вы потревожили! — добавил он.

Мой сумасшедший принялся извиняться перед Мэри, сидевшей в дальнем углу купе, и в заключение, обращаясь к Родрику, сказал:

— Я очень виноват перед мисс Мэри и при всем желании не могу подыскать извинения, достойного вашей сестры.

Такая чрезвычайная вежливость с его стороны крайне удивила меня, хотя Мэри, которой теперь было уже шестнадцать лет и которую я знал с детства, была действительно особенно мила сегодня в своем изящном дорожном платье и простенькой шляпке.

Сконфуженная такой любезностью, Мэри покраснела и стала уверять, что никогда не спит в вагоне.

Поезд медленно полз по песчаной отмели, тянущейся от Кале до Булони. Родрик опять уже крепко спал; хорошенькая головка Мэри, вопреки ее уверениям, тоже склонилась на подушку. Мой загадочный спутник, казалось, тоже дремал.

Какая странная компания собралась в этом отделении вагона, — думалось мне. Об этом человеке, которого все мы называли сумасшедшим, я не знал решительно ничего, а о двух остальных моих спутниках знал все, что только можно было знать. С Родриком мы мальчиками сидели на одной школьной скамье, затем были вместе в Кембриджском университете; вкусы и цели наши в жизни были одни и те же, впрочем, быть может, потому лишь, что пока никто из нас не имел еще определенной цели.

Родрик, подобно мне, был круглый сирота, но обеспеченный молодой человек. Ему в это время было двадцать четыре года, я был годом старше его. Прежде чем избрать какой-нибудь путь в жизни, и он и я хотели ознакомиться с нею и тогда только решить этот важный вопрос, а пока единственной заботой моего друга была его сестра Мэри, оставшаяся всецело на его попечении, к которой он питал поистине трогательную привязанность.

После своей смерти мой отец оставил мне пятьсот тысяч фунтов стерлингов, но к тому времени, когда начинается мой рассказ, я растратил более сорока тысяч и, кроме моей яхты «Сельзис», у меня оставалось теперь всего несколько тысяч фунтов. Но, несмотря на это, я вовсе не думал о своем будущем, полагая, что, когда придет время, то все само собой устроится, а пока жил на своей яхте то в Средиземном море, то курсируя у берегов Англии, то, как сейчас, мчался в Париж с совершенно неизвестным мне человеком, Бог знает, для чего и зачем. Но как знать, когда жизнь захватит нас в свой водоворот, как угадать, что нас толкнет на новый путь деятельной и кипучей жизни? Мог ли я ожидать, что это суждено было сделать моему странному спутнику, которого я называл помешанным, сумасшедшим, над которым все мы подтрунивали?!

Сидя теперь напротив него в вагоне, я с величайшим удовольствием последовал бы примеру остальных моих спутников, спавших крепким сном, так как чувствовал себя утомленным после своего морского путешествия на яхте, доставившей всех нас в Кале, и, наверное, уснул бы, если бы не видел по несомненным признакам, что мой загадочный приятель хочет сообщить мне что-то очень важное. Он беспокойно метался на своем месте, нервно потирал руки, шелестел какими-то бумагами, которые достал из кармана своего пальто и поминутно перелистывал их дрожащими пальцами, причем его маленькие серенькие глазки сверкали, тревожно бегая по сторонам. В ожидании, что он вот-вот заговорит, я делал вид, что однообразный пейзаж по обе стороны пути чрезвычайно интересует меня, и силился превозмочь одолевавшую меня дремоту. Наконец он заговорил, но теперь уже не казался таким помешанным, как раньше.