Джон Данн - Знак черепа

Джон Аллан Данн

Знак черепа

Глава первая. ЭШАФОТ

…Вот правда о том, как Тауни Том —

будь проклято имя его! —

бандит и пират, отправился в ад,

не взявши с собой ничего!

Начался прилив, и над Темзой стал подниматься густой, смешивающийся с клубами коричневатого едкого дыма туман, образуя смог, который царапал глотку и заставлял слезиться глаза. Бормочущий голос священника у подножия виселицы звучал хрипло и неразборчиво, огни факелов в руках факельщиков мерцали в сгущавшемся полумраке тусклыми красноватыми пятнами, а белые перевязи и галуны стражников, сдерживающих толпу, едва виднелись, несмотря на яркое пламя двух больших костров, разведенных на эшафоте.

Зябкая сырость тумана пронизывала меня до самых костей, не защищенных в достаточной степени ни упитанным телом, ни теплой одеждой. Желудок мой был так же пуст, как и карманы, и единственной милостью, которую оказывал мне туман, было то, что он прикрывал дыры и прорехи на моем довольно поношенном, ветхом наряде.

Ученый и джентльмен, да, я по праву мог считать себя таковым, хотя ни одно из этих достоинств, увы, не оказывало сколько-нибудь существенного влияния на мое материальное благополучие. Я был недалек от того, чтобы позавидовать даже тем трем пиратам, что стояли между столбами виселицы, перебрасываясь грубыми шуточками с толпою зевак в притворной и наигранной браваде. По крайней мере, они казались сытыми, и близился конец всех их житейских невзгод.

Что касается меня, то будущее едва ли сулило мне какие-либо перемены к лучшему, разве что я попытаюсь последовать их примеру и примусь за профессию уличного грабителя или, если удастся украсть лошадь, разбойника с большой дороги.

По правде говоря, я находился на грани отчаяния и готов был на все, ибо вопросы морали у любого человека отступают на задний план перед проблемами борьбы за собственное существование.

С часовой башни парламента погребальным звоном прозвучали одиннадцать гулких ударов, потонувших в густом тумане, который окутал Лондон траурным покрывалом, словно участвуя в печальной церемонии предстоящей казни. Туман становился все гуще, и бормочущая, кашляющая и сморкающаяся толпа теснее сомкнулась вокруг эшафота, когда священник закончил проповедь.

Бродячий продавец стишков и куплетов сунул мне в руку несколько листов, на которых было что-то отпечатано, шепеляво выкрикивая при этом:

— Вот, шер, — то, што вы ишщете. Доштоверное опишание жизни и приклюшений пирата Томаша Тауни! Полный и иллюстрированный штихотворный отшет о его похождениях и злодействах! Всего один пенни, шер, — хоть штоит он не меньше двух!

Очевидно, туман порядком препятствовал его торговле, и последняя слабенькая искра надежды раздобыть пару шиллингов бесславно угасла, так и не разгоревшись, ибо в кармане у меня лежал авторский экземпляр той же баллады, поскольку создателем этих довольно надуманных и весьма скверных стихов являлся я сам; собственно говоря, я и пришел сюда, на Пристань казней, в надежде продать эти вирши.

Моя квартирная хозяйка скорее потребовала, чем предложила мне применить мою ученость для составления биографии знаменитого Тауни. Ее сын, ученик наборщика, сделал потихоньку от хозяина несколько оттисков и подговорил двух-трех юных оборванцев, чтобы те погромче расхваливали сие бессмертное творение в надежде на то, что прибыль от его продажи поможет уменьшить мой квартирный долг. Предприятие явно терпело крах, и меня ждал дома не очень любезный прием.

Толпа подалась вперед. Бендолл, боцман из команды Тауни, первым направился к лестнице на эшафот. Как и его товарищи, он весь был расцвечен длинными пестрыми лентами, висевшими у него на шее, запястьях, коленях и вокруг шапки. Поднявшись до середины лестницы, он остановился и обернулся к толпе. Стащив с ног тяжелые матросские башмаки, он один за другим швырнул их через головы стражников в гущу народа, где тут же возникла сутолока и потасовка, когда праздные зеваки и бездельники бросились в драку за обладание столь ценными сувенирами.

— Я поклялся не помирать в сапогах! — выкрикнул Бендолл. — Да неужели же здесь не найдется отважных ребят и добрых товарищей, чтобы протянуть мне руку помощи и вызволить из петли? Э-ге-гей, а ведь я знавал времена, когда здесь можно было встретить множество смельчаков; уж они-то не дали бы мне подохнуть как собаке! Ни одного нет? Ну так чума вас побери, трусливая свора! Захлопни свою книгу, поп! Мне не нужен партнер для последней пляски с дьяволом!

Палач взял его за связанные в локтях Руки и подвел под перекладину с висящим на ней, как тяжелая мокрая тряпка, черным похоронным флагом; здесь же болтались и три пеньковые веревки с петлями на концах. За боцманом последовал Даулинг, канонир; он был весел и шумлив, ибо успел хватить добрую кружку рома, выданную ему напоследок, так сказать, «на посошок». Он шатался, стоя на досках помоста, и орал дурным голосом пиратские песни, которые толпа тут же подхватывала хором:

… Пусть жизнь у кого-то сложилась иначе,а мы выбираем судьбу моряков, —мы волки морские, джентльмены удачи,и нет нам прощенья во веки веков!

Зрители оживились и начали активнее проявлять симпатии к приговоренным, что вызвало некоторую тревогу у представителя власти. Офицер, командующий стражей, приказал поторапливаться с казнью. К пылающим кострам добавили хвороста и масла. Даулинга подвели к его месту под перекладиной. Он продолжал орать песни до тех пор, пока на шею ему не надели петлю; почувствовав за ухом холодное прикосновение веревочного узла, он внезапно протрезвел и замолк. Глухой говор прошел по толпе, когда по лестнице легко взбежал Тауни, словно поднялся на квартердек1 собственного судна. Сосед слева крепко прижал меня локтем, когда толпа хлынула вперед.

Мой сосед мог бы составить подходящую компанию бандитам на эшафоте. Он был одет в забрызганные грязью кожаные бриджи и куртку, перетянутую по животу широким кушаком; голова его под теплой шерстяной шапкой была повязана клетчатым носовым платком. Глаза этого плотно сложенного коренастого верзилы сверкали, как у волка, отражая пламя костров на эшафоте. Изборожденное морщинами лицо его цветом напоминало красное дерево; нос был перебит, ноздри возбужденно трепетали, а щеки и подбородок покрывала давно не бритая черная щетина.

— Эй, Том! — крикнул он простуженным басом. — Брось-ка мне подарочек на память!

То ли из уважения к его рангу, то ли выполняя его последнюю волю, но стражники оставили руки пиратского вожака свободными. Он повернул голову к окликнувшему его мужчине и, казалось, собрался ему что-то ответить, но передумал. Сняв с пальца золотое кольцо, он точным прицельным броском метнул его в сторону моего соседа. Тот обеими руками поймал драгоценный подарок;