Антон Санченко - Вызывной канал Страница 11

Всему приходит конец. Настанет день, когда по приходу из рейса, мне не нужно будет торопиться домой. Я устрою все мои приходные дела, подпишу все бумажки, не передоверяя этого своим друзьям. Не спеша сойду на стенку по парадному трапу и, прежде чем окончательно уйти, брошу в грязную воду ковша монету в сто джибутийских франков.

Уходить надо со спокойным сердцем, без затаенных обид и злобы. Особенно, если уходишь навсегда. Все-таки, я немало хорошего видел в своей скитальческой жизни. Лучшие годы… А может, потому и лучшие, что прошли они в море?

Будет день, когда я почувствую себя абсолютно здоровым и способным вернуться к оседлой жизни. Я принесу к твоим ногам сокровища страны Пунт, приведу в наш дом многих людей, с которыми свело меня море, людей, неистребимо пропахших рыбой и ветром…

Только, ради бога, не спрашивай у меня, когда этот день наступит.

РС СЕМЕН ОСИПЕНКО

Декабрь, 1988

ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ

(повесть для черно-белого видео)

Шурке Войтову, которому остался должен.

Леше Албантову, которому должен Шура.

У нас нет ни имен, ни званийМы быдло, мы палубный скотТолько тот, кто моряк по призваньюНе бросает английский флот.Смерть морским молитвам не внемлетРвется жизнь, как манильский тросНо еще неизвестную землюПервым с мачты заметит матрос.

На причалах рыбного порта гудели маневровые тепловозы. Портальные краны выгружали какой-то транспортный рефрижератор (ТР) — серую громадину с развитой белой надстройкой и множеством грузовых стрел на порталах. Между ног кранов, по железнодорожным путям, шёл человек лет двадцати пяти. Заметно отощавший, с отсутствующим взглядом. Это Третий.

В дальнем закутке портового ковша на поросшем ковылём причале среди груд лома, списанных лебёдок, шлюпок и траловых досок скелетом кита возвышались останки какого-то пароходишки. Третий по длинной прогибающейся сходне поднимался на борт списанного «тропика», стоявшего кормой к причалу.

Низкий протяжный гудок разнёсся над водой. Гудел уходивший в рейс супертраулер. Сгрудившиеся у борта людишки махали кому-то на берегу. Метушились чайки. Третий оступился на сходне, выматерился вполголоса и спрыгнул на палубу.

У входа в надстройку, под чёрной доской с надписью «Вахтенная служба» с неразборчиво нацарапанными мелом фамилиями напротив граф «вахтенный помощник», «… механик», «… матрос», резались в шеш-беш двое в грязных ватниках и когда-то белых подшлемниках.

— Ну чё там, Шуркеш? Чего тебе обещають? — спросил Пожилой игрок и бросил кости.

Третий подкурил у молодого игрока и неопределённо махнул рукой.

— Загранкомандировку в развивающуюся страну. Представителем министерства, — съехидничал Молодой.

— До декабря — глухо, — подтвердил Третий.

Ночью в воде гавани отражалась иллюминация на палубах живых пароходов. На холме, над светящейся мозаикой окон припортовых многоэтажек, проблескивал красным маяк. Выгрузка ТРа продолжалась при свете прожекторов. Только силуэт отстойного парохода был тёмным, без единого огонька.

Где-то залаяли собаки. Раздались тихие голоса. Потом вспыхнула спичка, высветив на мгновение два лица, и над бортом появились тлеющие угольки сигарет.

— …о чём они там думають? Годов пять назад ещё за последним матросом-уборщиком кадровики по всему городу гонялись летом. Пароход на отходе, а народ в рейс итить никак не хотит. Ну, зимой — другой расклад.

Зимой, конечно, приятнее в тропиках зад погреть. А такого гадства, чтоб по два года хлопцы на биче сидели, я что-то не припомню. А я в нашей управе, слава богу, с 66-го года… — продолжил прерванный разговор Пожилой.

— Древний ты старик, Дракон. Патриарх, — вздохнул Третий.

— Да уж. Как думаешь, до пенсии на «тропикане» нашем досижу?

— Досидишь, если на иголки не порежут. Что-то в управе поговаривали насчёт Греции. Погоним?

— Можно и в Грецию. Напоследок. В Греции всё есть…

Уголёк полетел в воду.

— Ладно, спать, — сказал Третий.

— И до декабря не будить.

Раздался характерный звук: кто-то прямо с борта пошёл по малой нужде. Громко лязгнула металлическая дверь.

Двухместная каюта освещалась тусклым светом надкоечного светильника. Третий, не раздеваясь, лежал на нижней койке поверх одеяла и листал журнал «Вокруг света».

— Летом 1913 года зверобойная шхуна «Святая Анна» под командованием лейтенанта Брусилова была затёрта льдами у берегов полуострова Ямал…

Перевёрнутая страница.

Рында с потускневшими литерами «Св. Анна», причудливо обросшая сосульками. Торосящиеся льды до самого горизонта. Мёртвый лунный свет. Звёзды. Человек в меховой кухлянке и унтах берёт высоты секстаном, сняв огромные рукавицы. Торопится, хукает на примерзающие к верньеру пальцы, черкает карандашом на кусочке фанеры.

Перевёрнутая страница.

Штурманский стол. Столбики вычислений. Острый карандаш наносит обсервованую точку на карту, пишет рядом время обсервации. Пунктир точно таких же точек тянется к берегу.

Перевёрнутая страница.

Каюткомпания. Буржуйка посреди помещения. Давешние вахтенные в тех же грязных ватниках режутся в шеш-беш. В клубах морозного воздуха вваливается внутрь Человек в кухлянке. Откидывает капюшон и оказывается, что это Третий, заросший беспорядочной бородой. Борода в инее.

Дверь из кают-компании в капитанскую каюту приоткрыта. В каюте, спиной к двери, сидит за столом Капитан в форменном кителе поверх грубого свитера. Что-то пишет в свете керосиновой лампы с зелёным абажуром.

Третий подбрасывает щепу в буржуйку, греет руки у распахнутого зева печурки. Шум отодвигаемого кресла из капитанской каюты. Появляется Капитан. Он нервно комкает исписанный лист, порывисто шагает к печке и швыряет бумагу в огонь. Бумага, обугливаясь, разворачивается. Огонь пожирает слово «Рапортъ» с верхней части листа.

— Ещё три мили к Норду, — докладывает Третий.

Капитан молча скрывается в своей каюте.

Светил надкоечник. Третий спал, уронив журнал на койку. Но был почему-то с бородой и в кухлянке.

Утром на набережной волна накатывалась на парапет и фонтанировала. По солёным лужицам важно разгуливали чайки. Бежал по заливу рейдовый катерок. Третий вышагивал вдоль моря. Судя по тому, как он был одет, декабрь уже наступил.

Перед зданием конторы с якорями у входа собиралась пёстрая, галдящая толпа моряков. Моряки говорили о своём, малопонятном: