Антон Санченко - Вызывной канал Страница 16

— Рома? Откуда? — не удержалась от глупых вопросов Танюша. Корефуля загрыз лимоном и только потом небрежно ответил:

— Это мои проблемы.

— Шурик, там в сумке ещё шампанского бутылка. Тащи, — скомандовал он Третьему.

Третий кивнул, понимая, и пошёл по коридору в комнату научников, удовлетворённо прислушиваясь к буре оваций из сорок шестой. Послышался орущий что-то бравурное магнитофон. Третий снова спутал дверь, и ещё с худшими последствиями, чем в первый «пардон мадам»: на этот раз лошадь стояла к нему задом и, ничтоже сумняшеся, лягнула копытом с новой блестящей подковой прямо в лоб.

Наступила темнота. Загудели маневровые тепловозы, раздались прочие звуки порта.

Было утро, порт и всё та же палуба. Два Корефули, охая, тёрли пальцами глаза. Ехидно хохотал баклан. Оба Корефули, в свою очередь, приняли по кружке и стали лить на его сложенные ковшиком ладони.

— Ой, — сказал Третий.

Корефули наконец-то сфокусировались в одного и жадно пили остаток воды из кружки. Не сговариваясь, Корефуля и Третий устремились к борту, но на пол-пути были остановлены недовольным ржанием. В дверях надстройки, дожа от холода, стояла Любаша в огромном для её детской фигурки ватнике. Из-за её спины выглядывала лошадь.

— Не поняла? А лошадку напоить? — потребовала Любаша.

Продольный коридор надстройки оканчивался дверью в рулевую рубку. Через открытую дверь был виден штурвал аварийной рулёвки и серое небо за лобовыми иллюминаторами. Налево была распахнутая дверь в радиорубку. Слышались голоса и писк морзянки. Два радиста, бывалый и помоложе, ОМ1 и ОМ2 (омик, олд мэн, маркони — как вам будет угодно), курочили аппаратуру.

— Всё, Шура. Отмучился наш «тропикано». Продают с молотка. На иголки. Вот, в отделе связи ЦУ выдали — снимать всю аппаратуру к матерям, — «порадовал» его свежей новостью ОМ1.

— За ноздрю, значит, потащат? — спросил Третий.

— Да, Трояк. И тут у нас не выгорело. Какой регистр нашу развалюху своим ходом выпустит? Не горюй. Сколько до той Греции? Суток пять от силы, часто меняя коней…

— И скоро?

— А чёрт его знает. Сказали в срочном порядке. Но я думаю, не в этом уже году. Спи пока.

Характер морзянки из приёмника изменился. Короткие, дискретные «тыр-пыр» на большой скорости сменились более медленным непрерывным текстом. ОМ2 прибавил громкости.

— Киев циркулит, — объяснил он Третьему.

Оба ОМика замолчали, вслушиваясь.

— Ну, пошла писать губерния! Какой-то ТР мурманский на судовом собрании решил сместить министра, — объяснил непосвящённому штурману ОМ1.

— В противном случае все потребуют политического убежища в магазине «Альбатрос» в порту захода… — прокомментировал ОМ2.

— Ну времена пошли! Раньше всякие «усилить, принять меры, ясность подтвердить» задолбывали, а сейчас последний сейнер ржавый, стоит ему в море выйти, циркуляры на весь флот слать начинает…

— Командую флотом. Шмидт, — процитировал ОМ2.

— Что ни срок, то что-нибудь новенькое. Хоть приемник домой уноси и вместо съезда на сон грядущий… Промрайоны дали министерству срок до первого числа. Потом обещают бастовать.

— Маленькая справочка. По английским законам всё, что в море, — бунт. Вернулся на берег — бастуй на здоровье.

— А я-то думал! Чего это я третий год никак в рейс не уйду! А оказывается, это я бастую! — понял наконец Третий.

Морзянка оборвалась. После «та-ти, та-ти, та-ти» (продолжение следует) запищало по новой.

— О, землячок какой-то проклюнулся, — оживился ОМ2, косо зыркнув на пожелтевший листок с позывными пароходов управы на панели приемника.

— «Сэмэн», — сразу перевел название парохода на человеческий язык ОМ1.

— Это кто ж там сейчас на нем папой?

— Марченко, — сказал Третий без бумажки.

— А ему бы не стоило. Жаль мужика. Ему и так по приходу в Союз ничего не светит после того, как коллега наш в политическое убежище убежал.

Третий посмотрел через иллюминатор на причал возле холодильника.

Краны прекратили выгрузку. Сиротливо болтается на гаке прямо в воздухе брошенный строп.

Морзянка, низкий нарастающий гул голосов. Грохочет якорь-цепь «супера» на рейде.

К морзянке и нарастающему ропоту присоединяются гудки пароходов на рейде. К ним подключается сводный духовой оркестр курсантов на палубе плавбазы «Советская Украина». Оркестр играет марш, столь любимый Холмсом, Ватсоном и одесскими джентельменами. Под звуки марша по Москве-реке, вдоль стен Кремля, идет китобоец «Венера». За зубцами стены пытается спрятаться человек в черном кителе с нашивками министра на обшлагах. Напрасно пытается. Плакатный гарпунер в сапогах-полубахилах и шляпе-зюйдвестке, с трубкой во рту, уже наводит орудие. С колокольни Ивана Великого в бинокль наблюдает за охотой группа лиц. С мостика китобойца, в бинокль же, видно как первое лицо, рискуя свалиться, запрещающе машет рукой.

Ропот, гудки, оркестр умолкают. В напряженной тишине, под морзянку, гарпунер, сплюнув, оставляет родного министра в покое и наводит по колокольне. Гарпунер жмет ногой на гашетку…

— Да, жаль Марченко, — совсем некстати подвел итог ОМ1: морзянка смолкла.

ОМ2 тут же нашел по приемнику ненавязчивый джаз, и оба омика снова принялись курочить аппаратуру.

— Ничего, на промыслах пошумят — дома тише будут, — резюмировал ОМ2 и карикатурно нахмурился, копируя известного всем троим чиновника по плавсоставу:

— Бунтовщик? Что, не ты? Ладно, ступай пока. Но смотри у меня! Сам знаешь, бича — немерено. Визу тебе когда подтверждать? Вот и я говорю: могут не подтвердить.

Завывала метель за каютным иллюминатором. Тускло тлел надкоечник. Третий, лежа, читал все тот же «Вокруг света».

Перевернутая страница.

На палубе «Св. Анны» идут приготовления. Лают собаки. Промысловики, Пожилой и Молодой и другие, готовят нарты и байдары, укладывают провизию, проверяют карабины. В каюткомпаниии лихорадочно пишутся письма. Дверь в капитанскую каюту приоткрыта. Капитан вслух зачитывает Третьему свой рапорт гидрографическому управлению:

— …Старшим пешей партии мною назначен штурман Альбанов, с коим намерен передать сей рапорт Вашему превосходительству. Борт шхуны «Св. Анна», 1914…

Снова каюткомпания. Среди пишущих письма и единственная женщина в экипаже. Старомодная прическа начала века, похожая на луковицу, меховая безрукавка поверх блузы с широкими, стянутыми в манжетах рукавами. Женщина отрывается от письма. Никакая она не Ерминия Жданко — Ритуля. Ритуля без своего пышущего здоровьем румянца. Черты лица заострились. Отрешенно трет замаранный чернилами палец. Третий случайно прочитывает начало ее письма: «Милый папа"! Я верю, все еще образуется…» Папа Ерминии был полный адмирал, начальник гидрографического управления.