Томас Рид - Морской волчонок Страница 19

Не помню, что я предпринял дальше. От слабости мое сознание притупилось. Кажется, я встал и, пошатываясь, подошел к бочке, машинально ощупал ее поверхность, попробовал сдвинуть с нее ящик и, убедившись в бесплодности всех усилий, улегся снова.

Не помню, сколько времени длился упадок сил: но помню обстоятельство, которое снова пробудило меня к жизни.

Глава XXIV

БОЧКА ПРОБУРАВЛЕНА

Я растянулся на голых досках, лежа на правом боку и подложив руку под голову. Ворочаясь на своем неудобном ложе, я почувствовал что-то твердое у себя под боком: казалось, выступ доски давит мне на бедро. Мне даже стало больно. Я приподнялся и подсунул руку под бедро, но ничего не нашел там. Твердый предмет находился в кармане моих штанов.

Что бы это могло быть? Я совершенно не догадывался. Может быть, сухарь? Но сухари лежали в карманах куртки и не могла попасть в штаны. Я ощупал странный предмет — он был очень твердый и длинный. Но все-таки я не мог понять, что это такое: ведь, кроме сыра и сухарей, у меня ничего не было.

Я приподнялся, запустил руку в карман и только тогда сообразил: твердый и длинный предмет, который впился мне в бедро, был не что иное, как нож, — нож, подаренный мне матросом Уотерсом!

Я машинально сунул его в карман тогда на набережной и совершенно забыл о нем.

Это открытие не произвело на меня, как сейчас вспоминаю, никакого особенного впечатления. Я подумал о славном матросе, который оказался так добродушен по сравнению с сердитым помощником. Помню, такая же мысль промелькнула у меня и на набережной, когда я получил нож.

Я вынул нож, положил его рядом, чтоб он не мешал мне, и снова улегся.

Не успел я еще по-настоящему устроиться, как вдруг мой мозг озарила идея, которая заставила меня подскочить, как будто я лежал на раскаленном железе.

Нет, это была не физическая боль, а неожиданно вспыхнувшая надежда!

Ведь этим ножом я могу проделать дыру в бочке и добраться до воды!

Мысль эта была так проста, что я ни на секунду не сомневался в легкости ее выполнения. Добраться до содержимого бочки казалось так легко, что отчаяние во мне мгновенно сменилось надеждой. Я пошарил кругом, достал нож. Я не успел как следует познакомиться с ним на набережной, когда получил его от матроса. Теперь я изучил его самым тщательным образом, вернее, ощупал, чтобы решить, как им лучше воспользоваться.

Это был большой складной карманный нож с ручкой из оленьего рога, с одним-единственным клинком — такие ножи матросы обычно носят на шнурке, надетом на шею и проходящем через специальную дырочку в черенке. Клинок был прямой, с удлиненным концом, острый как бритва. Утолщенная сторона клинка была очень прочная, как нельзя более кстати: нужен был исключительно крепкий клинок, чтобы провертеть дыру в дубовой клепке.

Это был инструмент, как бы специально созданный для такой работы, — не хуже любого долота. Ручка и клинок были одинаковой величины, а весь нож в раскрытом виде имел не менее двадцати пяти сантиметров в длину.

Я нарочно так подробно описываю нож. Он стоит большего: если бы не он, меня сейчас не было бы в живых.

Итак, я открыл нож, ощупал лезвие, стараясь с ним освоиться, потом несколько раз открыл и закрыл, испытывая его упругость, и наконец приступил к работе.

Вас удивляет, что я был так осторожен. По-вашему, при нестерпимой жажде мне следовало поскорей пробуравить бочку и напиться воды? Правда, я весь дрожал от нетерпения, но меня никогда нельзя было назвать безрассудным мальчиком, и сейчас более чем когда-либо я чувствовал необходимость соблюдать осторожность. Меня подстерегала ужасная смерть от жажды. Я должен был во что бы то ни стало пробуравить бочку. Если б с ножом случилось какое-нибудь несчастье, если б клинок сломался или острый конец притупился, я бы, наверное, умер. Нет ничего удивительного в том, что я так тщательно проверял клинок и ручку.

Но если бы я трезво смотрел на вещи, я бы вряд ли так нянчился с ножом; жажду я утолю, а голод? Как быть с едой? Вода — питье, а не еда. Где же я достану еду?

Странно сказать: о еде я не думал. Я еще недостаточно проголодался, и больше всего мне хотелось пить. Позже, увы, я изучил все оттенки голода и страха перед голодной смертью.

Я нащупал на бочке место, где клепка была слегка повреждена. Место я выбрал немного пониже середины, рассудив, что бочка могла быть налита только наполовину. Необходимо было проделать дыру именно ниже поверхности воды, потому что в противном случае мне пришлось бы сверлить другую.

Затем я взялся за работу и скоро обнаружил, что дело идет на лад. Нож вел себя великолепно, и крепкая дубовая клепка уступала превосходной стали. Мало-помалу нож вгрызался в толщу дерева. Стружки я пальцем вынимал из щели и отбрасывал в сторону, чтобы дать простор клинку.

Я работал в темноте больше часа. Я так освоился с темнотой, что совершенно перестал чувствовать себя беспомощным. У меня, как у слепых, обострилось осязание. Я не страдал от отсутствия света, и оно не мешало работе. Я работал далеко не так быстро, как работают плотники с их долотами или бондари со сверлами, но все-таки подвигался вперед. Ямка становилась все глубже. Клепка не могла быть более трех сантиметров толщиной. Значит, скоро я ее продырявлю.

Если бы я не заботился о последствиях, я, может быть, сделал бы это скорей, но я боялся слишком нажимать на клинок, помня старую поговорку: «Торопись побольше, спеши поменьше», и старался осторожно обращаться с драгоценным иструментом[16].

Прошло больше часа, пока я приблизился к внутренней поверхности клепки. По глубине проделанного отверстия я определил, что скоро конец работе.

Теперь у меня дрожали руки. Сердце стучало. Странная мысль приходила в голову, ужасное сомнение меня беспокоило — сомнение в том, вода ли это?

И раньше я думал об этом, но сейчас я волновался.

Что, если это вовсе не вода, если это ром, или водка, или даже вино? Все эти напитки утоляют жажду только на мгновение, потом она еще больше разгорается. Если это не вода, я погиб! Тогда я умру, как многие от алкоголя. Вот уже влага просачивается под ножом через дерево.

Я боялся сделать последний надрез — боялся ужасного исхода. Но жажда мучила меня. Я надавил, и последние волокна уступили.

В то же мгновение из бочки брызнула холодная упругая струя. Она обожгла руку, в которой я сжимал нож, и сразу наполнила рукав.

Еще один поворот ножа, чтобы расширить отверстие. Струя бьет, как из кишки. Я прижимаюсь губами к отверстию и пью. Это не водка, не вино — это вода, холодная, вкусная, как влага родника!