Габриэль Маркес - Десять дней в море без еды и воды Страница 2

Зато в то утро мне попался на глаза первый унтер-офицер и второй боцман Амадор Карабальо, рослый, статный… Он прошел мимо меня, поглядел на последние огоньки Мобила и отправился на свое место. Насколько я помню, больше мы с ним на корабле не встречались.

Никто из членов экипажа «Кальдаса» не выражал своей радости по поводу возвращения столь бурно, как старший механик унтер-офицер Элиас Сабогаль. Это был настоящий морской волк: маленький, кряжистый, весь продубленный и очень говорливый. Ему скоро исполнилось бы сорок лет, и, наверное, половину из них он проболтал.

Радовался унтер-офицер Сабогаль неспроста. В Картахене его ждали жена и шестеро детей. Но шестого он еще никогда не видел: малый родился во время нашего пребывания в Мобиле.

До рассвета все шло гладко. За какой-то час я вновь пообвыкся на корабле. Далекие огни Мобила терялись в дымке, предвещавшей спокойный день, а на востоке всходило солнце. Теперь я чувствовал не тревогу, а усталость. Я не спал всю ночь. И хотел пить. А о виски не желал даже вспоминать.

В шесть утра мы покинули гавань. После этого прозвучала команда: «Всем отбой. Вахтенные — по местам!» Услышав приказ, я тут же ринулся в каюту. Внизу, под моей койкой, сидел и тер глаза, пытаясь проснуться, Луис Ренхифо.

— Где мы сейчас? — спросил он.

Я сказал, что мы только-только вышли из порта. Потом забрался на койку и попытался заснуть.

Луис Ренхифо был настоящим моряком. Он родился в Чоко, вдали от моря, но любовь к морю была у Луиса в крови. Когда «Кальдас» встал на ремонт в Мобиле, Луис Ренхифо еще не числился в составе команды. Он проходил в Вашингтоне курс оружейного дела. Луис отличался серьезностью, большим прилежанием и говорил по-английски так же хорошо, как и по-испански.

15 марта он получил диплом гражданского инженера. Там же, в Вашингтоне, он женился в 1952 году на доминиканке. Когда «Кальдас» отремонтировали, Луис Ренхифо приехал из Вашингтона в Мобил и устроился на корабль. За несколько дней до отплытия он сказал мне, что, вернувшись домой, первым делом постарается перевезти в Картахену жену.

Поскольку Луис Ренхифо давно не плавал, я был уверен, что его укачает. В то первое утро, одеваясь, он спросил меня:

— Ну как? Тебя еще не выворачивает?

Я ответил, что нет.

Тогда Ренхифо заявил:

— Через пару-тройку часов ты будешь вапяться, высунув язык.

— Не я, а ты, — возразил я.

А он парировал:

— Скорее море вывернет наизнанку, чем меня!

Лежа на койке и пытаясь вздремнуть, я вновь вспомнил про бурю. И вновь ожили страхи, мучившие меня накануне. Я в тревоге повернулся к уже одетому Луису Ренхифо и предостерег его:

— Ты, брат, поаккуратней выражайся. А то еще чего доброго сглазишь!

Мои последние мгновения на борту «зверя, а не корабля»

— Мы уже в заливе, — сказал мне один из товарищей 26 февраля, когда я собирался на завтрак.

Накануне я немного волновался: какая будет в заливе погода? Но, несмотря на небольшую качку, эсминец шел плавно. Я с радостью подумал, что мои страхи оказались беспочвенными, и вышел на палубу. Берег скрылся из виду. Насколько хватало глаз, виднелись лишь синее небо да зеленое море. Вокруг была тишь да гладь. На полубаке сидел бледный и перекошенный Мигель Ортега, мучившийся морской болезнью. Началось это давно, когда вдали еще маячили огни Мобила. И уже целые сутки старшина Мигель Ортега не мог держаться на ногах, хотя плавать ему было не в новинку.

Он служил в Корее на фрегате «Адмирал Падилья». Много плавал и привык к морю. И все же, несмотря на штиль в заливе, Мигель не мог самостоятельно заступить на вахту. Казалось, он вот-вот отдаст Богу душу. Его желудок не принимал никакой пищи, и мы, товарищи Мигеля по вахте, усаживали его на корме или на полубаке, где он и сидел все время, пока нам не разрешали переправить беднягу обратно в кубрик. Там он ложился на живот и лежал, повернувшись лицом к проходу между койками, в ожидании очередного приступа рвоты.

По— моему, именно Рамон Эррера сказал мне 26-го вечером, что в Карибском море нам придется туго. По нашим расчетам, мы должны были выйти из Мексиканского залива после полуночи. Неся вахту у торпедных аппаратов, я радостно предвкушал возвращение в Картахену. Во флоте я увлекся изучением карты звездного неба. А с той ночи, когда «Кальдас» спокойно плыл по Карибскому морю, начал находить в созерцании звезд особое удовольствие.

Пожалуй, старый моряк, избороздивший все на свете океаны, способен по одной лишь манере движения корабля определить, в каком он сейчас море. Мой опыт, приобретенный в Карибском море, где я получил свое первое морское крещение, подсказал мне, что мы уже там. Я взглянул на часы. Полтретьего ночи. Два часа тридцать одна минута, 27 февраля… Даже если бы корабль не так сильно качало, я бы все равно догадался, что мы в Карибском море. А корабль качало. И мне, никогда не страдавшему от качки, вдруг стало нехорошо. Меня кольнуло странное предчувствие. И сам не знаю почему, я вдруг вспомнил про старшину Мигеля Ортегу, который лежал в трюме, заходясь в приступах рвоты.

В шесть утра эсминец уже болтало на волнах, как скорлупку. Луис Ренхифо не спал.

— Ну как, толстяк? Тебя еще не укачало? — спросил он меня.

Я машинально ответил «нет» и поделился с ним опасениями. Тогда Ренхифо, который, как я уже упоминал, был инженером, всю жизнь прилежно учился и отлично разбирался в морском деле, привел массу доводов, почему с «Кальдасом» в Карибском море не может случиться ничего плохого.

— Это же зверь, а не корабль! — изрек он.

И напомнил, что во время войны именно в этих водах колумбийский эсминец потопил немецкую подводную лодку.

— Это надежное судно, — подытожил Луис Рен-хифо.

Лежа без сна, не в силах отрешиться от качки, я бодрился, вспоминая его слова. Однако ветер задувал слева все сильнее, и я представлял себе «Каль-дас» со стороны: какое это утлое суденышко в грозном, вздыбленном море. В ту минуту в памяти внезапно снова всплыл «Мятеж на „Каине"».

Но хотя погода в течение дня не улучшилась, плавание проходило нормально. Стоя на вахте, я думал о возвращении в Картахену и строил планы. Буду переписываться с Мэри. Я собирался писать ей два раза в неделю, ведь писать письма никогда не казалось мне тягостной обязанностью. Поступив во флот, я еженедельно писал домой. И друзьям, жившим со мной в районе Олайя, частенько сочинял длинные послания. Так что надо будет написать Мэри, подумал я и подсчитал, сколько времени осталось плыть до Картахены. Оказалось, ровно двадцать четыре часа. Это была моя предпоследняя вахта.

Рамон Эррера помог мне дотащить до койки старшину Мигеля Ортегу. Ему становилось все хуже и хуже. С самого отплытия из Мобила, то есть уже три дня, у него маковой росинки во рту не было. Он почти не мог говорить и был весь зеленый и перекошенный.