Нора Лофтс - Джентльмен что надо Страница 20

— Лиз, — сказал он, — я все обдумал. Лучше я буду жить с тобой без всякого благоволения королевы и, если понадобится, в нужде и забвении. Милая, выходи за меня замуж и давай кончать со всеми этими расставаниями?

Ну вот, главное сказано. Он смотрел на нее, готовый к ее протесту, удивлению, но никак не к этому побелевшему, окаменевшему лицу, которое в ответ обернулось к нему. В какое-то мгновение Ралей был потрясен мыслью, что опоздал, что она уже тайно вышла за кого-то другого. Едва шевеля губами, она спросила:

— Что заставляет тебя именно сегодня просить меня об этом?

— Тебе нужны объяснения? Не предлагал ли я тебе то же самое перед отъездом в Ирландию?

— Ты никогда не говорил о женитьбе. Или о том, чтобы бросить вызов самой королеве. И я отвечала тебе отказом. Ты бы не стал повторять свое предложение так скоро, пока ничто не изменилось. Если бы ты не догадался. Боже, но если догадался ты, почему бы не догадаться и всем другим?

— Постой, ты о чем?

Он представления не имел, о чем она говорила, но; был достаточно умен и опытен в этих делах, чтобы добраться до правды прежде, чем стал задавать ей неуместные вопросы.

Лиз вздернула подбородок, теперь она уже не выглядела убитой, выражение упрямой решимости сменило горесть.

— Пусть так, но и в этом случае я не выйду за тебя замуж. Мало ли на свете незаконнорожденных детей, и это не самое худшее. Ты не можешь бросить все из-за того, что так не вовремя появился этот ребенок.

Значит, так оно и есть. Теперь, когда он точно знал причину, он сказал:

— У меня и в мыслях этого не было. Когда я предлагал тебе замужество, я ничего не знал о ребенке.

— Ты сказал, что догадался.

— Вовсе нет. Вспомни, я сказал: «Постой, ты о чем?» Я надеялся снять таким образом налет таинственности, и, слава Богу, он снят.

От злости глаза ее наполнились слезами, и отдельные капельки повисли на ресницах.

— Ты слишком умен для меня, — заявила она, — но всего твоего ума не хватит для того, чтобы заставить меня выйти за тебя замуж. И по собственной воле я никогда этого не сделаю.

— Очень хорошо. Я, наверное, и не могу заставить тебя, хотя подобные вещи случались, зато я завтра утром пойду прямо к королеве и скажу ей, что ее фрейлина, девица Трогмортон, больше не девица и укажу на себя как на соблазнителя. Можно себе представить, какой переполох поднимется. А каков будет твой братец Артур, можешь представить?

— Ты не посмеешь.

— Разве? Ты меня еще плохо знаешь. Послушай, Лиз, прежде чем я покину сегодня эту комнату, ты торжественно пообещаешь выйти за меня замуж, при первой возможности, тайно. Дождемся, пока закончится мой поход против Испании. Это не будет слишком поздно? — Он дождался ее согласного кивка. -Когда я вернусь, мое влияние на королеву будет таким сильным, что целый султанский гарем не сможет помешать мне. И в конце-то концов, она почти простила Эссекса.

— А я лучше уж поеду домой. Я бы уехала завтра, если бы ты сегодня не пришел ко мне.

— И ты обещаешь любить меня.

— Я люблю тебя, поэтому и не хочу твоей гибели.

— Я сам себя погублю завтра. Если сегодня не получу от тебя обещания.

— Но тогда и ты пообещай мне одну вещь.

— Что же это?

— Никогда не признаваться ей и никому другому тоже, если это грозит нам Тауэром. Я могу выдержать изгнание, если ты навлечешь его на себя, но заточение — никогда.

— Даю тебе слово, что сделаю все, чтобы не допустить этого.

— «Чтобы не допустить этого!» Ах, Уолтер, достаточно одного дуновения ее гнева, чтобы сделать из тебя соломинку на ветру. О, эти женщины, которые не знают, что такое любовь, но имеют власть на то, чтобы не дать возможность другим наслаждаться ею. Хорошо Беркли — он может сказать своему сыну: «Бойся стать похожим на Ралея». Я была бы рада, если бы ты был простым пастухом.

— Любая привилегия имеет себе цену, драгоценная моя. Если бы этот простой пастух посмел поднять взор на тебя, он лишился бы своих ушей. Как говорится в новом молитвеннике, нам надлежит строго придерживаться «стези, предназначенной нам Богом». Ну а пока мы обменялись обещаниями — я своим, ты своим. И надеюсь, малыш простит тебе попытку сделать его внебрачным ребенком.

— У тебя есть священник, которому ты полностью сможешь довериться?

Лиз уже переключилась на практическую сторону проблемы.

— Четыре или пять, рассчитывающих на мою поддержку в продвижении по службе. Да не мучай ты себя больше! Пожелай мне лучше попутного ветра и зрелища разбитых испанских кораблей. А теперь — спокойной ночи. Ты заметила, что мы целый час провели вместе без единой ласки?

— Пусть лучше мы лишим себя этого сейчас, чем потом. Я вот думаю, сколько раз ты пожалел о том, что не отправился прямо к себе сегодня.

— Черт возьми! — воскликнул Ралей, проигнорировав ее колкость. — Ты мне напомнила, ради чего я пришел сегодня к тебе. Она подарила мне Шерборн.

— Шерборн? — удивилась Лиз, как удивился сам Ралей несколько часов назад.

— Это поместье в Дорсете. Полагаю, весьма миленькое. Чудное место для малыша. Я с удовольствием стану отцом, дорогая.

— Тебе достанется это право довольно дорогой ценой, — сухо заметила Лиз.

Он совсем немного приподнял занавески, не раздвигая их, и перенес свою длинную ногу через подоконник и затем, помахав ей рукой, исчез в ночи. Лиз осторожно порвала письмо на куски и сожгла их один за другим в пламени свечи. Затем она разобрала свой саквояж, легла спать и увидела во сне, будто королева подошла к ней с вопящим ребенком на руках и сказала: «Возьми его, я украла его у тебя, но он по праву принадлежит тебе». Лиз оттолкнула от себя ребенка и закричала: «Он мне не нужен! Он -ваша копия. Заберите его от меня!»

Она проснулась и увидела склонившуюся над ней Агнессу в белой ночной рубашке.

— Простите, мне пришлось прийти к вам, — извиняющимся тоном проговорила девушка: было известно, что Лиз не любит, когда к ней заходят даже

с самыми благими намерениями. — Вы так кричали. А до этого вы долго разговаривали сама с собой. Лиз поняла, что от возбуждения они с Уолтером совсем забыли о всегда присущей им осторожности.

— Мне снились такие ужасные вещи. Очень мило, что вы зашли ко мне, Агнесса.

И у нее возникло теплое чувство к своей ничего не подозревающей соседке.

— Все этот противный картофель, который наделал столько шума при дворе, — сказала Агнесса. — Тут всякому привидятся кошмары. Я называю его свинячьей едой, но если Ралей начнет есть желуди, нам тогда тоже придется потреблять их, скорее всего.

Лиз засмеялась, и леди Лоули подумала, что не такой уж она сухарь.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ТАУЭР. 1592 ГОД

По секрету и в спешке ему удалось все же еще раз попрощаться с Лиз. Покидая королеву, он дрожал от страха, что она вдруг снова изменит свое решение, как это не раз бывало, и поторопился в Грейвзенд. Ему было сорок лет; почти на каждом этапе своей жизни на его долю выпадали разочарования, и тем не менее в этот ясный майский день он был полон надежд — впрочем, так бывало всегда. Снова, как это было с поэмой Спенсера и с женитьбой Эссекса, фортуна была на его стороне. Один сокрушительный рейд на богатый испанский город — и Лиз будет принадлежать ему. Обретя новый шанс на успех, он забыл о своих предыдущих поражениях, обо всех препонах, о которые разбивались его чаяния. Он проверил каждый канат, каждый бочонок и ранним утром шестого мая двинулся вниз по реке на морские просторы.

Впервые ему довелось командовать целым флотом. Когда были подняты белые паруса и «Роубак», его корабль [25], вклад в королевский флот, закачался на морских волнах, старые мечты о Виргинии немного потревожили его сердце. Но он быстро отбросил их. Что такое быть сорокалетним мужчиной? Это означало только одно: хватит совершать ошибки, пора приступать к настоящему делу; и для человека с его способностями и его возраста может ли быть залог надежнее, чем сама королева? Но при воспоминании о ней он нахмурился: уже с марта она все сомневалась, отправлять ли экспедицию или нет, и в конце концов, когда благоприятное время для похода в Панаму прошло, она разрешила поход. Оставалась одна надежда: встретить грузовые суда на их обратном пути в Испанию.

Уже на неспокойных водах Канала [26] «Роубак», будто оправдывая свое имя, с легкостью танцевал и прыгал на волнах, и Ралей почувствовал давно знакомую ему тошноту и слабость в желудке. Он заставил себя осуществить последний разворот флота, убедился, что все прекрасно держат дистанцию, и спустился в свою каюту. В ней находились его книги и неуклюжий идол, подаренный ему Дрейком в память о совместной шести— или семилетней давности службе в Морском департаменте. Рядом с ним стояла синяя ваза с примулами, которые он купил у мальчишки на пристани рано утром. Это была его последняя покупка для флота, и узнай Дрейк, или Фробишер, или Гренвилль об этой вазе с бледными цветочками, они бы сказали: вот еще одно доказательство его чудаковатости.