Джеймс Купер - Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай Страница 20

— Вы знаете, Мерседес, при дворе я не пользуюсь влиянием и ничем не могу помочь Колумбу! Король слишком холоден, осторожен, неискренен и смотрит косо на всех, кто на него не похож.

— Луис, стыдитесь! Вы находитесь в его дворце под его кровом и пользуетесь его покровительством и гостеприимством!

— Нет, только не я! — с горячностью возразил юноша. — Это жилище моей царственной повелительницы доньи Изабеллы. Гранада завоевана Кастилией, а не Арагоном. О королеве, Мерседес, вы не услышите от меня ни одного непочтительного слова, ибо она так же благородна, справедлива и добра, как вы. А что касается короля, то у него множество тех же самых недостатков, которые присущи всем нам, корыстным и безнравственным мужчинам. Даже среди самих арагонцев вряд ли найдется хоть один юный рыцарь с горячей кровью, который бы искренне и честно любил дона Фердинанда. Зато донью Изабеллу боготворит вся Кастилия!

— Может быть, вы отчасти и правы, Луис, но все равно говорить об этом опасно. Дон Фердинанд наш король, и, хотя я не так уже много бываю при дворе, мне кажется, что тем, кто вершит судьбы простых смертных, часто приходится потакать их слабостям, чтобы порочность людей не восстала против самых мудрых решений. Кроме того, как можно искренне любить жену и не уважать ее мужа? Мне кажется, супруги так тесно связаны между собой, что у них один характер, одни достоинства и одни недостатки.

— Надеюсь, вы не станете сравнивать искреннее благочестие и добродетели нашей царственной повелительницы с осторожностью и лукавством нашего погрязшего в интригах короля!

— Я не хочу их сравнивать, Луис. Мы обязаны их одинаково чтить и повиноваться им обоим. И если в донье Изабелле больше искренности и чистосердечия, присущего женщинам, то разве не объясняется это теми различиями, которые существуют между женщиной и мужчиной?

— Если бы я действительно думал, что вы хоть в какой-то мере относитесь ко мне так же, как к этому расчетливому и лицемерному королю Арагонскому, я бы при всей моей любви к вам сбежал куда глаза глядят, чтобы не сгореть со стыда!

— Никто не собирается вас равнять с лицемерами или обманщиками. Просто иногда бывает лучше промолчать, чем говорить правду, а вы этого не умеете, вот как сейчас. А когда вам об этом говорят, у вас делается такой вид, словно вы готовы ринуться на обидчика и пронзить его копьем!

— Должно быть, я не очень-то хорошо выгляжу, если мой вид вызывает у вас подобные мысли, прекрасная Мерседес! — с упреком ответил юноша.

— Я вовсе не себя имела в виду, — поспешила поправиться Мерседес, и на щеках ее снова вспыхнул румянец. — Ко мне вы всегда были снисходительны и добры, Луис. Я только хотела, чтобы, говоря о короле, вы высказывались осторожнее.

— Ну хорошо. Вы начали говорить о том, что я морской бродяга…

— Нет, нет! Я таких слов не говорила! Это ваша тетушка могла бы так сказать, да и то без всякого намерения вас обидеть. А я сказала, что вы много путешествовали и побывали в дальних краях.

— Хорошо. Возможно, я и заслужил прозвище бродяги, поэтому не стану жаловаться. Вы сказали, что я много странствовал, повидал далекие земли, и с одобрением отзывались о планах генуэзца. Насколько я понял, вы хотите, чтобы я присоединился к этому искателю приключений, не так ли, Мерседес?

— Да, Луис, вы меня правильно поняли. Я считаю, что это смелое предприятие вполне достойно вашего дерзкого разума и вашей воинской доблести. А слава, которую оно вам принесет в случае успеха, заставит забыть все ваши прежние ошибки, совершенные под влиянием горячности и неопытности.

С минуту дон Луис молчал и пристально смотрел на разрумянившееся лицо Мерседес. Глаза ее сияли огнем возвышенного восторга, но в сердце юноши зашевелился червь ревности и сомнения. Он спрашивал себя, действительно ли это прелестное создание так искренне печется о его судьбе и не кроется ли за желанием отправить его в дальний путь какая-нибудь задняя мысль?

— Больше всего я хотел бы сейчас заглянуть в вашу душу, донья Мерседес, — наконец проговорил он. — Девичья скромность и робость очаровывают и ослепляют нас, делая вашими рабами, и в то же время держат нас в полном неведении. Всем этим чарам я предпочел бы сейчас открытую схватку на поле боя с поднятым забралом! Значит, вы хотите, чтобы я отправился в экспедицию, которую большинство разумных и осто рожных людей, в частности дон Фердинанд, коего вы так чтите, считают безумной и обреченной на верную гибель? Если это так, я завтра же отправлюсь куда глаза глядят, лишь бы избавить вас от своего ненавистного присутствия и не мешать вашему счастью!

— Как вы можете говорить так, дон Луис! Что дало вам право для столь жестоких и несправедливых подозрений! — воскликнула Мерседес. Подобное недоверие заслуживало самых суровых слов, несмотря на всю свою гордость, девушка не могла совладать с собой, и слезы обиды брызнули у нее из глаз. — Вы знаете, что никто здесь не желает вам зла, вы знаете, что все готовы воздать вам должное, хотя от сдержанных и осторожных кастильцев трудно ожидать, чтобы они относились к такому скитальцу, как вы, с тем же одобрением, как к какому-нибудь любезному придворному или добродетельно-суровому рыцарю.

— Простите меня, дорогая Мерседес, но ваша холодность и неприязнь порой сводят меня с ума!

— Холодность! Неприязнь! Как вам не совестно, Луис де Бобадилья! Когда Мерседес де Вальверде была такой с вами?

— Боюсь, что и сейчас донья Мерседес де Вальверде подвергает меня подобному испытанию.

— В таком случае, вы просто не понимаете моих побуждений и дурно судите о моем сердце. Нет, Луис, я не испытываю к вам неприязни и не могу быть о вами холодна. Но раз подобные подозрения настолько овладели вами и причиняют вам страдание, я постараюсь говорить яснее. Я даже готова поступиться своей девичьей гордостью, позабыть о сдержанности и осторожности, приличествующих моему положению, лишь бы избавить вас от сомнений, хотя и знаю, что потом вы можете подумать обо мне бог весть что и, может быть, даже снова устремитесь очертя голову в какое-нибудь невообразимое плавание на поиски новых приключений. Но все равно, я скажу! советуя вам присоединиться к Колумбу и добровольно принять участие в осуществлении его благородного замысла, я заботилась только о вашем счастье. Сколько раз снова и снова вы клялись, что ваше счастье…

— Мерседес! О чем вы говорите? Мое счастье — это вы!

— А для того, чтобы я была с вами, вам нужно оправдать в глазах людей вашу склонность к бродяжничеству каким-либо достойным делом, которое принесет вам славу, побудит донью Беатрису выдать свою воспитанницу за своего дерзкого племянника и завоюет вам расположение доньи Изабеллы.