Альберто Васкес-Фигероа - Марадентро Страница 26

Как он сможет и дальше выступать знатоком сельвы, рек и копей, если эта девчонка, вечно погруженная в себя, несколько дней назад утерла ему нос с алмазами, которые оказались вовсе не там, где он их искал, а на дне Куруту, а сейчас точно так же продемонстрировала, что «Мать алмазов» находится не там, где все думали?

Он вернулся обратно – с опущенной головой и погруженный в размышления – и какое-то время наблюдал за Айзой, что-то писавшей в своей таинственной тетради в синей обложке, с которой никогда не расставалась, в то время как мать и братья готовили ужин.

– Я снимаю с себя ответственность, – серьезно сказал Золтан. – С этой минуты, что бы мы ни делали, что бы ни произошло, я больше ни за что не отвечаю. – Он поискал трубку и жадно закурил. – Я умываю руки! – решительно заявил он.

Все четверо уставились на него, никто из них не сделал ни малейшей попытки возразить против подобного решения, и все-таки, протягивая ему кусок жареной рыбы, Аурелия спросила:

– Вас беспокоит путешествие?

– Очень.

– Из-за гуайка?

– Естественно.

– Вы их так боитесь?

– Больше всего на свете.

– Почему бы вам тогда не остаться? Мы поможем вам построить плот, и вы поплывете дальше – к Парагуа. Чернореченцы охотятся не за вами. Они охотятся за Айзой.

Он лишь взглянул на нее, и в его прозрачных глазах так ясно читался ответ, что Аурелия не отважилась настаивать и, желая скрыть свое смущение, пожала плечами и предложила дочери кусок рыбы.

Спустя почти час, когда красное солнце, которое окрасило багрянцем рассеянные облака, игравшие в догонялки по небу, исчезло за кронами высоких хубий[41] на противоположном берегу, они вновь сели в лодку и, удостоверившись в том, что на Куруту нет ни души, выбрались из укрытия и начали энергично грести против течения.

Луна поднялась очень высоко, когда они обнаружили место впадения притока шириной десять метров, со спокойным течением и высокими пальмами мориче по берегам. Не успели они проплыть триста метров, как небосклон неожиданно прочертил яркий свет, оставляя за собой сияющий след. Это напомнило Айзе картонные звезды, которые дедушка развешивал на Рождество.

– Что это было? – встревоженно спросила Аурелия, повернувшись к Золтану Каррасу.

– Метеорит, – ответил он, фыркнув, что можно было истолковать как угодно. – Здесь они часто падают, но мне не доводилось видеть, чтобы какой-нибудь из них появился так чертовски некстати.

Ханс Бачако Ван-Ян был просто помешан на алмазах. Он не пренебрегал золотом, колумбийскими изумрудами, каучуком, балатой[42] и контрабандой: все это в равной степени приносило ему баснословные прибыли, – однако мечтой всей его жизни, унаследованной от отца, было иметь роскошную коллекцию алмазов, как у шотландца МакКрэйкена.

Действительно, его отец, рыжий великан пьяница Ханс Ван-Ян, еще в ранней молодости испортил себе многообещающую карьеру огранщика, не устояв перед искушением и присвоив три замечательных камня (из-за чего в скором времени и оказался в страшной кайенской тюрьме), которые один парижский ювелир доверил его искусным рукам.

Отбыв наказание, он прослышал о венесуэльских россыпях на Карони и решил попытать счастья, оставшись в гвианской сельве, где не преуспел в поисках, однако имел несчастье увидеть некоторые из камней, привезенных МакКрэйкеном из второго путешествия на легендарную «Мать алмазов». Начиная с того рокового дня, старый Ван-Ян жил, словно загипнотизированный воспоминанием об увиденном, и вечера напролет рассказывал всем и каждому, какие это были камни и что он с ними сделает, если однажды сумеет найти такое сказочное месторождение.

Спустя несколько лет, услышав, что Джимми Эйнджел тоже ведет поиски «Матери алмазов», безуспешно попытался к нему присоединиться, а узнав, что тот увяз в болоте на вершине Ауянтепуя, не выдержал, сговорился с одним техасским авантюристом, и они, в свою очередь, попытались приземлиться на вершину плато, да так неудачно, что крошечный самолетик разбился, товарищ Ван-Яна погиб на месте, а он сам с переломанными ногами остался на вершине неприступного утеса, в ста километрах от ближайшего населенного пункта.

Какой ужасной, наверно, была его агония, было известно лишь ему самому, да еще его сыну, поскольку, сознавая, что конец близок, он сумел собраться с силами и призвал на помощь мужество, чтобы поведать небольшому блокноту все, что с ним происходило, подробно описывая жуткие ощущения человека, который, не имея другой компании, кроме дождя, молний, ветра и звезд, в абсолютном бессилии наблюдал приближение смерти.

Блокнот с записями на фламандском спустя несколько лет был найден экспедицией Золтана Карраса. Бачако несколько месяцев переводил их слово за словом и поэтому испытал почти те же страдания, что в свое время перенес его отец.

Самолетик Ханса Ван-Яна так и остался на вершине Ауянтепуя, и те, кто пролетал над ним во время посещения грандиозного водопада, могли разглядеть его с более близкого расстояния, чем машину Джимми Эйнджела. Однако эти неудачи, как и неудачи всех тех, кто продолжил поиски потерянного месторождения МакКрэйкена, не обескуражили Бачако, который, напротив, с еще большим упорством пытался осуществить мечту, стоившую жизни его родителю.

Однажды, узнав о том, что мальчишка макиритаре слышит «музыку», он, не раздумывая, последовал за ним на вершину соседнего Парантепуя, однако, как только выяснилось, что полудикарю известно об алмазах не больше, чем ему самому, не колеблясь, скинул несчастного в пропасть с семисотметровой высоты с западной стороны плато – там, где стена отвесно уходила вниз к зеленой сельве у подножия.

Его спутники позже вспоминали, какое грозное хладнокровие выказал Бачако, столкнув в пропасть туземца со связанными руками, и с каким удовольствием слушал его нескончаемый крик ужаса, наблюдая, как ветер забавляется с беззащитным телом, прежде чем оно исчезло, проглоченное кронами самых высоких деревьев.

Однако неудачи – как собственные, так и чужие – не смогли пробить брешь в железной воле рыжеволосого негра, который с небывалым упорством желал осуществить свою мечту – когда-нибудь стать обладателем камней вроде тех, что лишили рассудка его отца. Как только до него доходил слух о том, что в какой-нибудь точке огромной территории, заключенной между Ориноко и Амазонкой, обнаружена новая «бомба», он тут же отправлялся туда с самыми избранными из своих людей.

Однако сейчас, убежденный в том, что Трупиал, подобно другим второразрядным месторождениям, позволит добыть от силы несколько горстей средних по цене камней, несмотря на перспективы, которые сулило дно реки, он ухватился за идею о том, что красивая и статная зеленоглазая девушка, сопровождавшая венгра, обладает необычными способностями, которых был лишен покойный мальчишка-индеец.

Бачако был сыном тринидадской негритянки, красавицы и пройдохи, о которой поговаривали, будто она опоила старика Ван-Яна пусаной, или приворотным зельем, и унаследовал от матери, помимо цвета кожи и ладно скроенной фигуры, особое влечение ко всему, связанному с оккультизмом, вуду[43], макумба[44] или тайными ритуалами поклонения Марии-Лионсе[45]. Вот почему ему вовсе не казалось нелепым утверждение одного из его подручных – индейца-ренегата – о том, что Айза могла в действительности быть избранницей богов.

Но Айза исчезла.

Айза и ее братья, мать, куриара, и даже этот сукин сын «мусью», к которому он никогда не питал симпатии, хотя тот и привез ему блокнот отца.

Уже вблизи места впадения в Парагуа старатели, направлявшиеся вверх по течению, в Трупиал, уверили его – клялись и божились – в том, что за весь день не встретили ни одной лодки. Бачако всегда знал, что Золтан Каррас – стреляный воробей, который выживет на любом прииске и в сельве, и поэтому нисколько не сомневался в том, что венгр догадался о его намерениях и решил удрать.

– «Мусьюшка» нас провел! – заметил он Сесарео Пастране, закоренелому убийце, которому имел привычку поверять свои сокровенные мысли. – Натянул нам нос, а сам дернул в горы. Он в курсе, что мы горим желанием пересчитать ему кости, а ведь этот венгр – моррокой[46], у него панцирей много.

– К нам в котел и не такие попадали.

– При условии, что мы узнаем, где он повесил гамак. Только я слышал, что он длинноногий, несется быстрее тигра, которого заели клещи.

– На этот раз он не один, а женщины не дадут ему разогнаться. – Колумбиец указал на огромное зеленое пространство у себя за спиной. – Это труднопроходимая местность, – добавил он. – Лесная чаща, чуть-чуть саванны, горы и ущелья. Далеко не уйдешь.

– Главное не где они находятся, а куда направляются, – сказал мулат, с наслаждением покусывая кончик огромной сигары: он курил их постоянно, желая подчеркнуть свою силу и власть. – Если девчонка слышит «музыку», наверняка она направляется к новой «бомбе». – Собеседник ничего не сказал, но по его глазам было видно, что он отнесся к этому скептически. – Я знаю, что ты не веришь в эту чертовщину. Но я уверен, что это правда.