Роберт Стивенсон - Отлив Страница 26

Геррик поспешно отвернулся и устремил взгляд вдаль, где облака начинали толпиться вокруг погребаемого дня.

- Я никому не могу нравиться,- проговорил он.

- Вы ошибаетесь,- возразил его собеседник,- впрочем, люди всегда заблуждаются относительно себя. Вы привлекательны, очень привлекательны.

- Только не я,- повторил Геррик.- Я никому не могу нравиться. Если бы вы знали, как я себя презираю - и за что...

Голос его прозвучал громко в тиши кладбища.

- Я так и понял, что вы себя презираете. Я видел, как кровь бросилась вам в лицо, когда вы упомянули Оксфорд. Я и сам чуть не покраснел, видя вас, джентльмена и человека, в обществе этих презренных волков.

Геррик с испугом уставился на него.

- Волков? - переспросил он.

- Я сказал: волков, презренных волков,- повторил Этуотер.Знаете ли вы, что, когда сегодня я был у вас на судне, я дрожал от страха.

- Вы отлично это скрыли,- пробормотал Геррик.

- Привычка... И все-таки я боялся, боялся двух волков.- Он медленно поднял руку.- Но что же, Хэй, бедная заблудшая овечка, что вы делаете в компании двух волков?

- Что я делаю? Ровно ничего,- ответил Геррик.- Ничего дурного не происходит, всё как на ладони. Капитан Браун - славный человек, он... он...- В ушах у него прозвучал голос Дэвиса: "Ждите похорон", и пот выступил у него на лбу.- Он человек семейный,закончил он, глотнув,- у него дома дети... жена.

- Значит, славный человек? - проговорил Этуотер. И мистер Хювиш, без сомнения, тоже?

- Нет, этого я не скажу,- ответил Геррик.- Хьюиша я не люблю. Но все же... у него тоже есть свои достоинства.

- Короче говоря, в общем и целом, лучшей судовой компании и желать нельзя? - заключил Этуотер.

- О да,- сказал Геррик,- это так и есть!

- Следовательно, существует другая причина, почему вы презираете себя? - сказал Этуотер.

- А разве все мы не презираем себя? - вырвался крик у Геррика.- Разве вы не презираете себя?

- Естественно, я отвечу - да. Но так ли это на самом деле? Одно я, по крайней мере, знаю твердо: я никогда не издавал таких воплей, как вы, Хэй! Это крик нечистой совести! Полно, ваш убогий скафандр самомнения порван самым жалким образом! Сегодня же, если вы готовы прислушаться к моему голосу,- сегодня же, сейчас, пока еще не село солнце, здесь, где покоятся невинные души темнокожих, станьте на колени и переложите ваши грехи и печали на искупителя. Хэй...

- Нет, не Хэй! - прервал тот сдавленным голосом.- Не называйте меня так! Я хочу сказать... Ради бога, не видите вы разве, что я на дыбе?

- Я вижу, знаю, я сам вас на ней держу и не отпускаю, я сам вас подтягиваю своими руками! Если господь пожелает, сегодня вечером я приведу перед его престол раскаявшегося грешника. Приди, приди перед его милосердный престол! Он жаждет явить свою милость, друг мой, жаждет!

Он раскинул руки, как распятый, лицо его светилось, как ангельский лик, он возвысил на последних словах голос, и в голосе послышались слезы.

Геррик сделал величайшее усилие и взял себя в руки.

- Этуотер,- сказал он,- вы хотите от меня невозможного. Что я должен делать? Я не верю в бога. Для вас он - непреложная истина, для меня, скажу по совести, всего только легенда. Я не верю, что есть такие слова, с помощью которых я мог бы снять со своих плеч бремя. Мне суждено до конца моих дней влачить ношу ответственности. Мне не избавиться от нее. Думаете, я не сделал бы этого, если бы мог? Но я не могу, не могу, и хватит об этом.

Экстаз сошел с лица Этуотера, грозный апостол исчез, и на его месте снова появился иронический господин с непринужденными манерами, который снял шляпу и поклонился. Проделано это было дерзко, и лицо Геррика загорелось.

- Что вы хотите этим сказать? - вскричал он.

- Не вернуться ли нам назад? - проговорил Этуотер.- Скоро соберутся гости.

Геррик с минуту продолжал стоять не двигаясь, сжав кулаки и зубы. И пока он стоял, ему медленно, словно луна между облаками, приоткрылся смысл задания, с которым он сюда явился. Он явился, чтобы заманить этого человека на шхуну. Однако дело не ладилось, если и считать, что он пытался это сделать; его ждала верная неудача, он это знал и знал, что так к лучшему. Но что же впереди?

Он со стоном повернулся, чтобы следовать за хозяином, который стоял и ждал с вежливой улыбкой, и в ту же секунду с какой-то преувеличенной любезностью повел Геррика под колоннаду пальм, где уже сгущался мрак. Они шли молча. От земли исходил пряный аромат, в ноздри ударял теплый благоухающий воздух; еще издалека яркие огни зажженных ламп и пламя костра указали дом Этуотера.

Пока они шли, Геррик испытал и поборол сильнейшее искушение подойти к Этуотеру, тронуть за руку и шепнуть: "Берегитесь, они хотят вас убить". Одна жизнь была бы спасена, но как быть с двумя другими? Три жизни поднимались и опускались перед ним, как на весах или словно бадьи в колодце. Наступило время сделать выбор, и сделать его быстро. Несколько драгоценных минут колеса жизни катились впереди него, и в его власти было повернуть их в ту или иную сторону простым прикосновением,- в его власти решить, кому жить, а кому умереть. Он сравнивал троих. Этуотер интересовал его, озадачивал, ослеплял, приводил в восторг и возмущал; живой, он казался сомнительным благом, но представлять его мертвым было невероятно тягостно, и видение это преследовало Геррика во всех цветовых и звуковых подробностях. Его мысленному взору непрерывно мерещилось это крупное тело поверженным, в разных позах и с разными ранами; Этуотер лежал ничком, лежал навзничь, лежал на боку или же в предсмертной агонии, с искаженным лицом цеплялся пальцами за дверной косяк. Он слышал щелканье курка, глухой удар пули, крик жертвы. Он видел льющуюся кровь. Нагромождение воображаемых деталей как бы делало этого человека обреченным, и для Геррика он шел уже в жертвенных гирляндах.

Потом Геррик задумался о Дэвисе с его грубой немудреной душой, неукротимым мужеством и веселостью в дни их прежней нищенской жизни, столь симпатичным для Геррика сочетанием недостатков и достоинств, внезапными проблесками нежности, таившейся где-то глубже слез; задумался о его детях, Эйде, ее болезни, ее кукле. Нет, даже в мыслях нельзя было и близко подпускать смерть к этому человеку. Чувствуя жар во всем теле, боль в сведенных мускулах, Геррик понял, что до конца отец Эйды найдет в нем сына. И даже Хьюиш оказался осененным святостью этого решения. Живя столько времени бок о бок, они стали братьями; их совместное существование на корабле и прошлые невзгоды подразумевали лояльность, которой Геррик должен был оставаться хоть немного верен, если не хотел окончательно потерять честь.