Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье (рассказы) Страница 27

Я, захватив с собой фотоаппарат, поднялся на ют. Там я повстречал первого помощника. «Этот прелестный ящичек тебе не понадобится, — сказал он и постучал по нему. — Полагаю, от гроба тебе было бы больше проку».

— Стало быть, он надвигается? — проговорил я.

— Смотри! — вот и все, что ответил он, указывая на северо-восток.

И через мгновение я увидел то, на что он показывал. Это была громадная черная туча, закрывавшая примерно семь румбов горизонта, протянувшаяся почти с севера на восток и поднимавшаяся к зениту градусов на пятнадцать. Насыщенная, сплошная чернота этой тучи поражала и пугала зрителя, и она скорей напоминала гряду больших, черных скал, поднимающихся из океана, чем скопление густого пара. Я взглянул наверх и увидел, что вахтенные убирают верхний крюйс-марсель. В это мгновение капитан появился на палубе и подошел к помощнику.

— Барометр упал еще на одну десятую, мистер Джексон, — заметил он и поглядел в подветренную сторону. — По-моему, нам лучше убрать верхние марсели на фок- и грот-мачте.

Не успел он отдать этот приказ, как первый помощник уже орал на главной палубе: «Взять фалы марселя на фок-и грот-мачте! Трави! Взять лини шкотовых углов!» — так ему не терпелось убрать этот парус.

К тому моменту, когда убрали верхние марсели, красный свет пропал с подветренной стороны с большей части небосвода, и на нас обрушился шквал. Севернее нас на месте исчезнувшей громадной черной тучи стали появляться плотные, кучевые облака, менявшие свою форму с поразительной быстротой.

Океан тоже вел себя удивительно, неспокойно, и по нему пробегали странные небольшие валы пены, подхватываемые и разносимые шквалом.

Это не ускользнуло от внимания первого помощника: я слышал, как он убеждал капитана убрать фок и нижний крюйсель. Однако, видимо, капитан не желал этого делать, но, в конце концов, был все же вынужден распорядиться насчет крюйселя. Когда матросы еще убирали его, ветер внезапно стих, и судно тяжело закачалось, черпая воду и обдаваемое брызгами.

Теперь я желаю объяснить читателю, как обстояли дела в тот решающий момент. Ветер полностью стих, а затем раздались тысячи разных, терзающих слух звуков, немыслимо отчетливых и неприятных для уха. При каждом крене судна покачивающиеся мачты и снасти поскрипывали и стонали, а паруса хлопали, издавая мокрый, резкий звук. За бортом постоянно слышался суровый рокот волн, порой сменявшийся приглушенным ревом, когда одна из них разбивалась рядом с нами. Их перебивал другой звук — громкие, хлесткие удары волн, вздымавшихся и тяжело накатывавших на судно, а затем воцарялась странная тишина.

Потом вдруг с северо-востока донесся рев, подобный выстрелу из крупного орудия, и, чудовищно грохоча, затих вдали. Это был не гром. Это был Голос надвигающегося циклона.

В то же мгновение помощник толкнул меня в плечо и показал рукой. Я посмотрел и с чувством изумления увидел, что примерно в четырехстах ярдах от кормы судна образовался водяной смерч и он движется к нам. У его основания вода как-то странно пенилась, а он, казалось, весь как-то чудно светится.

Вспоминая сейчас те мгновения, я не берусь утверждать, будто видел, как он вращался, но тогда у меня создалось впечатление, что он быстро крутится. Он вращался почти так же стремительно, как и пущенный волчок.

Помню, как в первый момент, когда я пораженно смотрел на него, я услышал, как помощник что-то крикнул насчет фока шкиперу; затем я внезапно осознал, что смерч идет прямо на наше судно. Я поспешно бросился к гакаборту, схватил фотоаппарат и снял его, а потом, когда он, казалось, навис прямо надо мной, я, внезапно охваченный страхом, побежал назад. В тот же самый миг почти мне в лицо сверкнула ослепительная вспышка молнии, тут же раздался чудовищный удар грома, и я видел, как в ярдах пятидесяти от судна смерч внезапно исчез. Вода в том месте, где он только что был, тут же, пенясь, высоко, словно туда рухнул дом, вздыбилась. Затем, устремившись на нас, она ударила в корму, обрызгав даже марсареи, и опрокинула меня спиной на палубу.

Когда я поднялся и торопливо стер с фотоаппарата воду, помощник крикнул мне, не ушибся ли я, а затем, в то же самое мгновение, но до того, как я успел ответить, проорал: «Она идет! Проклятье! Проклятье! Берегись! Держись, если вам дорога жизнь!» Сразу после этого пронзительный, оглушающий вой, казалось, заполнил небосвод. Я поспешно взглянул налево. В том направлении вся поверхность океана, казалось, поднялась в воздух громадными скоплениями брызг. Воющий звук перерос в визг, и в следующий миг циклон обрушился на нас.

Воздух тут же заполнился летящими брызгами, и я перестал что-либо различать уже в ярде от себя, а ветер бросил меня спиной на сходный тиковый люк, беспомощно пригвоздив меня на несколько мгновений к нему. Судно страшно накренилось, и я несколько секунд думал, что мы опрокинемся. Внезапно оно рванулось и выпрямилось, и я начал кое-что, смахивая воду с лица и закрывая глаза, видеть вокруг себя. Рядом со мной рулевой — маленький даго — вцепился в штурвал, напоминая своим видом утонувшую обезьяну, и явно едва стоял от испуга на ногах. Отведя от него взгляд, я скользнул глазами по судну, по реям и сразу понял, почему оно выпрямилось. Крюйсстеньга сломалась ниже пятки, а форстеньга — чуть выше эзельгофта. Уцелела только гротстеньга. Именно после их потери судно так внезапно выпрямилось. Каким-то чудом фок, небольшой, новый, полотняный штормовой парус, выдержал напор и теперь широко надувался (под натиском ветра шкоты, видно, ослабли). Впрочем, больше удивляло то, что уцелели нижние марсели на фок- и грот-мачте[7], и это тогда, когда верхний рангоут, где были убраны паруса, на фок- и бизань-мачте унесло.

И теперь, после первого ужасного натиска бури, едва не погубившего судно, уцелело, хоть и с трудом, три паруса, и наша посудина, гонимая страшной бурей, неслась вперед по волнам.

Я взглянул на свою одежду и фотоаппарат. Они были залиты водой, однако, как выяснилось позже, фотоаппарат еще мог снимать. Я пробрался к срезу полуюта и уставился на главную палубу. Каждую минуту волны разбивались о борт судна, и брызги громадными белыми облаками постоянно перелетали через нас. И в моих ушах стоял несмолкаемый рев чудовищного урагана.

Тут я увидел помощника. Прислонившись к лееру с подветренной стороны, он что-то рубил топориком. Вода то доходила ему до колен, то целиком захлестывала его, но его орудие ни на секунду в этом водяном хаосе не прекращало своей работы, когда он рубил и обрезал такелаж, удерживавший бизань-мачту от падения на борт.

Я видел, как он снова огляделся по сторонам и махнул топориком двум вахтенным матросам, которые, с трудом продвигаясь вперед, шли по заливаемой водой палубе к корме. Он даже не пытался кричать, ибо в столь невероятном реве ветра его крика не было бы слышно. Да, ветер выл с такой силой, что я даже не услышал, как сорвало стеньги, хотя треск ломающегося рангоутного дерева, вероятно, был таким же громким, как и выстрел из большой пушки. В следующее мгновение я засунул фотоаппарат в один из курятников на юте и стал пробираться к сходному люку, ибо понимал, что от меня без пары топоров будет мало пользы помощнику.