Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье (рассказы) Страница 30

— Ну что ж, — ответил я, — я-то буду фотографировать. Думаю, если мы уцелеем, мне будет что показать на берегу.

Он как-то странно и горько рассмеялся.

— Занимайся чем угодно, — проговорил он. — Мы не в силах помочь себе. Если мы не утонем до того, как попадем в центр урагана, он в два счета разделается с нами!

Затем этот оптимистично настроенный, командовавший мной офицер медленно повернулся и поднялся на палубу, оставив меня, как нетрудно представить, весьма обрадованного его бодрыми словами. Вскоре я, закрыв за собой сходной люк на задвижку, последовал за ним и с трудом, наобум хватаясь в темноте за все, что придется, добрался до среза полуюта. И мы застыли в ожидании — ветер адски выл, главные палубы непрестанно заливало водой, бурлящей и ревущей в темноте. Чуть позже кто-то сильно дернул меня за рукав, и я, обернувшись, едва признал капитана, пытавшегося привлечь мое внимание. Я схватил его за запястье, желая таким образом показать, что понял, что он хочет, и тут он, встав на четвереньки, пополз к корме по заливаемой волнами палубе юта; я последовал за ним, зажав рукоятку фотоаппарата между зубов. Он добрался до сходного люка и отомкнул дверцу по правому борту. Я закрыл дверцу и спустился за ним в кают-компанию. Здесь он повернулся лицом ко мне. Это был удивительно бесшабашный человек, и я от него узнал, что он привел меня сюда лишь для того, чтобы сообщить мне, что вихрь очень скоро обрушится на нас и что мне представится возможность сделать снимок всей моей жизни — фотографию вызывающего много толков Пирамидального моря. Короче, он желал, чтобы у меня было все готово и пистолет заряжен порошком магния, ибо, как он заметил, «Если мы уцелеем, то сможем предъявить эту редкую диковинку на берегу некоторым Фомам неверующим». Вскоре мы все приготовили, а затем вновь поднялись на палубу. Заряженный пистолет капитан положил в карман своей шелковой штормовки.

Там, под защитой брезента, мы ждали смерча. Второго помощника я видеть не мог, зато иногда передо мной мелькал смутный силуэт первого помощника, стоявшего за нактоузом[8], и, очевидно, следящего за рулевым. Все вокруг тонуло в кромешной тьме, только в нактоузе виднелся крошечный кружок света, да на нависших гребнях волн переливались фосфоресцирующие огни.

А над нами и вокруг нас стоял, заполняя весь небосвод, несмолкаемый безумный вой циклона; его грохот был столь чудовищен, а ветер таким бешеным, что я и поныне, оглядываясь назад, бываю так же поражен, как и в те последние минуты.

Сейчас я понимаю, что в тот момент прошла пора неопределенности. Пора воя, сырости, вялости и непомерной усталости. Неожиданно чудовищная вспышка молнии прорезала тучи. За ней практически тут же сверкнула другая, разорвавшая, казалось, небо пополам. Тут же, да так быстро, что мы, оглушенные ветром, услышали последовавший удар грома, ветер стих, и в относительной, но отвратительно неестественной тишине капитан прокричал: «Вихрь — быстро!»

Даже тогда, когда я направлял фотоаппарат через леер и открывал затвор объектива, мой мозг работал с неестественной быстротой, впитывая тысячи сверхъестественных звуков и их эхо, раздававшихся, казалось, со всех сторон и отвратительно отчетливых на фоне отдаленного завывания циклона. Тут были резкий, лопающийся, пугающий, то нарастающий, то затихающий шум волн, сталкивающихся со страшным хлюпаньем и смешивающихся с пронзительным шипением пены[9]; зловещие звуки, свидетельствовавшие в окружающей промозглой сырости о том, что вода, крутясь, захлестывает палубы; и странно слабое поскрипывание такелажа и разбитого рангоута, а затем — бах — в тот момент, когда эти разнообразные переживания захватили меня, капитан выстрелил из пистолета, и я увидел Пирамидальное море… Незабываемое зрелище. Зрелище скорее для мертвых, нежели для живых. Море, которое я бы никогда и представить не смог. Бурлящие и вздымающиеся огромные, высотой с дом валы воды и пены. Я услышал, сам того не поняв, удивленное восклицание капитана. Затем чудовищный рев ворвался мне в уши. Один из тех громадных, катящихся валов воды ударил в судно, и на несколько мгновений у меня появилось отвратительное чувство, будто оно тонет подо мной. Вода схлынула, и я понял, что держусь за железные подпорки, на которых натянут защитный брезент; самого же брезента не было. Я протер глаза и от удивления закашлялся; затем, ища капитана, я оглянулся по сторонам и заметил у леера смутный силуэт, который двигался и стоял. Я окликнул его, желая узнать, капитан ли это и все ли с ним в порядке? И он в ответ прокричал, что с ним все в порядке.

С него я перевел взгляд на штурвал. В нактоузе уже не горел свет, и впоследствии я узнал, что его смыло, а вместе с ним и одного из рулевых. Другой матрос тоже пропал, но мы нашли его примерно через час застрявшим в леере, проходившем по юту. С подветренной стороны до меня донесся крик помощника, который спрашивал, не угрожает ли нам опасность. В ответ мы, капитан и я, прокричали, что нет. И тут до меня дошло, что волной у меня вырвало из рук фотоаппарат. В конце концов я отыскал его среди канатов и снастей с подветренной стороны. Вновь и вновь ударяли в судно огромные валы, казалось, вздымающиеся одновременно со всех сторон — громадные живые пирамиды соленой воды, поднимающиеся ввысь с пронзительным непрестанным ревом.

Волны захлестывали судно от кнехта до гакаборта, от носа до кормы, и временами казалось, что на главной палубе, практически погрузившейся под воду, не может уцелеть ни одно живое существо. Порой казалось, что судно теряется в этом водном хаосе, грохочущем под и над нами в потоках воды и пены с такой силой, что каждую минуту мы готовились умереть.

Иногда до меня доносился хриплый голос капитана или первого помощника, кричавшим что-то в темноте друг другу или вцепившимся в снасти матросам. Потом снова вдруг океан взревел, и волны обрушились на нас. И все это почти в непроницаемом мраке — только порой молния разрезала тучи и освещала тридцатимильный, поглотивший нас котел. И тут раздался, казалось, доносившийся издалека со всех сторон пронзительный вой, который я слышал иногда сквозь страшный рев вздымающихся вокруг нас водяных валов. Этот звук, казалось, приближался к нам с левого борта. Это надвигался шторм.

Вскоре над судном послышался страшный рев, а затем издали донесся вой, стремительно перераставший в пронзительный свист, и через минуту порыв ветра чудовищной силы, ударив в левый борт судна, положил его на правый борт. Долго оно лежало на боку, погрузившись в воду почти до комингсов люков[10]. Затем оно выпрямилось, медленно и неохотно, освободившись, наверно, от сотен тонн воды.