Сесил Форестер - Адмирал Хорнблауэр в Вест-Индии Страница 32

Хорнблауэр диктовал текст донесения Лордам адмиралтейства, и Спендлов, чье владение искусством составления подобных бумаг являлось одним из важнейших его талантов, писал со скоростью, делавшей плавной сбивчивую речь Хорнблауэра, который до сих пор не сумел овладеть навыком диктовки.

– В заключение, – говорил Хорнблауэр, – мне доставляет особое удовольствие сообщить Вашим лордствам о находчивости и активности, которые проявил капитан сэр Томас Фелл, благодаря чему и стал возможным захват.

Спендлов оторвался от написанного и уставился на него. Спендлов знал правду, но предупреждающий взгляд, брошенный на него, удержал готовые сорваться с языка слова.

– Добавьте обычное официальное окончание – сказал Хорнблауэр.

Не в его стиле было объяснять мотивы своего поведения секретарю. Да он и не смог объяснить бы их, даже если бы попытался. Фелл нравился ему не больше, чем раньше.

– Теперь письмо моему агенту, – сказал Хорнблауэр.

– Слушаюсь, милорд, – ответил Спендлов, переворачивая страницу.

Хорнблауэр стал прикидывать в уме план нового письма. Он хотел сказать, что поскольку захват осуществлен благодаря действиям сэра Томаса, он считает необходимым отказаться от своей доли головных денег. Ему хотелось передать адмиральскую долю в распоряжение сэра Томаса.

– Нет, – заявил он, – отставить. Я не буду писать этого письма.

– Слушаюсь, милорд, – отозвался Спендлов.

Можно было уступить другому человеку отличия и славу, но никто не станет уступать деньги. В этом будет что-то ненатуральное, подозрительное. Сэр Томас может что-то заподозрить, он будет оскорблен в лучших своих чувствах, и Хорнблауэр не мог так рисковать. Однако он, во всяком случае, хотел бы, чтобы сэр Томас нравился ему больше.

Одичавшие пираты

«О, Франции дамы смелы и милы,а губы фламандок сладки…»

Это был молодой Спендлов, весело распевавший всего в двух комнатах от апартаментов Хорнблауэра в Адмиралти-Хауз. Впрочем, он с таким же успехом мог находиться прямо в них, так как все окна были распахнуты настежь, чтобы дать возможность свежему ямайскому бризу пробраться внутрь.

«Красавицы ж Ита-ли-и…»

Это вступил Джерард.

– Передайте мое почтение мистеру Джерарду и мистеру Спендлову, – буркнул Хорнблауэр, обращаясь к Джайлзу, помогавшему ему одеваться, – и прикажите им прекратить эти кошачьи завывания. Повторите это, чтобы я понял, что Вы все запомнили правильно.

– Наилучшие пожелания Вашего превосходительства джентльменам, и прекратить кошачьи завывания, – старательно повторил Джайлз.

– Превосходно, идите и скажите это.

Джайлз выбежал, и Хорнблауэр почувствовал удовлетворение, услышав, что пение внезапно оборвалось. Тот факт, что молодые люди пели, и тем более тот факт, что они забыли, что делают это в пределах слышимости адмирала, доказывал, что они находятся в прекрасном расположении духа, чего и следовало ожидать, учитывая, что они собираются на бал. Непростительным было то, что они прекрасно знали о том, что командующий не переносит музыки, и что сейчас он будет относиться к этому чувствительнее, чем обычно, по причине этого самого бала, ведь это означает, что он вынужден будет в течение всего длинного вечера терпеть эти ужасные звуки, утомительные и раздражающие одновременно. Там наверняка будет приготовлена пара столов для виста – мистер Хоу, безусловно, знает о пристрастии важнейшего из своих гостей, но было бы излишним надеяться на то, что карточная комната может быть недоступна для звуков музыки. Ожидание бала не в меньшей степени волновало Хорнблауэра, чем его флаг-лейтенанта и секретаря.

Хорнблауэр повязал белый шейный платок, и с трудом привел его в состояние, отвечающее понятиям симметрии, Джайлз тем временем помог ему влезть в черный фрак. Хорнблауэр взглянул на плоды их трудов в зеркале, освещенном стоящими у рамки свечами. «По крайней мере, терпимо», – сказал он себе. То нарастающее чувство умиротворения, которое моряки и военные испытывают, когда надевают гражданскую одежду, служило прекрасным доводом почаще делать это, как объясняло и растущее стремление носить черные фраки. Барбара помогла ему сделать выбор, и сама проследила за изготовлением фрака у портного. Поворачиваясь перед зеркалом, Хорнблауэр пришел к выводу, что пошив великолепен, и что черное с белым ему идет. «Только джентльмены могут носить черное с белым», – сказала Барбара, и это было очень благородно.

Джайлз надел на него высокую шляпу и Хорнблауэр оценил дополнительный эффект. Затем, натянув белые перчатки, и вспомнив, что необходимо снять шляпу, он вышел через дверь, распахнутую перед ним Джайлзом, в коридор, где, облаченные в лучшие мундиры, его ждали Джерард и Спендлов.

– Я должен извиниться от имени Спендлова и своего за пение, милорд, – сказал Джерард.

Умиротворяющее действие черного фрака стало очевидным, когда Хорнблауэр воздержался от резкого замечания.

– Что сказала бы мисс Люси, Спендлов, услышав Ваше пение про дам Франции? – спросил он.

Спендлов заискивающе улыбнулся в ответ.

– Я просил бы Вашу светлость об одолжении не говорить ей об этом, – сказал он.

– Посмотрим на Ваше дальнейшее поведение, – заявил Хорнблауэр.

У парадного входа в Адмиралти-хауз их ждал открытый экипаж, четыре матроса держали в руках лампы, дополнявшие свет фонарей, висевших на крыльце. Хорнблауэр залез внутрь и уселся. Здесь, на суше, бытовал другой этикет: не слышно было перелива дудок, которые сопровождали бы церемонию, если бы он садился в шлюпку, к тому же в экипаж первым садился старший по званию офицер. Поэтому после него уселся Спендлов, а Джерард обошел экипаж кругом и сел через другую дверь. Джерард сидел рядом с ним, а Спендлов напротив, спиной к лошадям. Когда дверь закрылась, коляска тронулась, миновав фонари ворот, они погрузились в непроглядную тьму ямайской ночи. Хорнблауэр вдыхал влажный тропический воздух и поймал себя на мысли, что, помимо всего прочего, ожидание бала является не так уж большой тяготой.

– Возможно, Вы рассчитываете на доходный брак, Спендлов? – спросил он. – Как я понимаю, мисс Люси унаследует все. Но на Вашем месте я сперва убедился бы, что не существует никаких племянников по отцовской линии.

– Доходный брак был бы весьма желателен, милорд, – раздался из темноты голос Спендлова, – но должен признаться Вам, что в делах сердечных я нахожусь в крайне невыгодном положении с самого моего рождения, или, по крайней мере, с крещения.