Владимир Евгеньев - Огни святого Эльма Страница 34

— Вам очень идет. Рискну предположить, вы так приоделись, чтобы поразить мое воображение, правда, вы, наверно, не в курсе, за последнее время мода немного поменялась, — иронически улыбнулась Соня.

— Проклятая старинная одежда, ненавижу, в смокинге и то чувствую себя лучше, — проворчал Дирк.

— И часто вы надеваете смокинг, здесь иногда устраиваются приемы? А, может быть, балы?

— Ах, девочка моя, ты еще так многого не знаешь!

Лицо Дирка было прорезано морщинами около рта и вокруг глаз. Штурман выглядел старше цыгана лет на пятнадцать, в его лице было меньше жизни, но, наверно, больше какой-то силы и уверенности в себе. Они оба смотрели на Софию, и она не могла сдержать волнения. Ей приятно щекотало нервы то, что Дирк увидел ее с Элаем. А последний с явным неудовольствием слушал ее разговор со штурманом.

— Одежда это просто тряпки, главное, что происходит в душе. Лучше скажи, как тебе понравился наш поцелуй? — неожиданно спросил штурман.

— Это был самый скучный поцелуй в моей жизни, — ответила Соня, но ее голос предательски дрогнул.

— Ну, не буду вам мешать, — сказал Элай и пошел по палубе, в его голосе было такое явное разочарование и насмешка, что Соня не могла этого пережить. Она почувствовала, что как бы ни был симпатичен Дирк, ей не хочется остаться сейчас с этим немного страшным загадочным человеком и совсем потерять расположение Элая, с которым так весело и хочется общаться без конца. Она повернулась и быстро пошла за цыганом. Штурман пробормотал какое-то ругательство и с досадой махнул рукой.

— Он сам поцеловал меня, но сейчас я поняла, что это была ошибка. У тебя в жизни, наверно, тоже было много ошибок? — спросила Соня, догнав Элая, и заглянула ему прямо в глаза.

— Это были глупые и скучные ошибки, а сейчас я мечтаю совершить еще одну, самую прекрасную в моей жизни, — Элай обаятельно улыбнулся, и от этого у Сони пробежали мурашки по спине. Но она машинально отметила, что у него не хватает одного переднего зуба.

— Пойдем, — шепнул ей на ухо цыган.

— Иди за мной, — так же шепотом ответила София.

Они прошли в гостевую каюту, куда Соня запомнила дорогу, и сели на привинченную к полу скамейку.

— Ну почему бы тебе не начать встречаться с Дирком? Он очень богатый человек, это круто, как сейчас стали говорить, — ей послышалась насмешка в небрежном тоне Элая.

— Мне это неинтересно, — быстро ответила она, — а все-таки скажи, вы актеры или сектанты? Или получается вам всем действительно уже больше трехсот лет?

— Да мы тебе совершенно не подходим по возрасту. И они снова засмеялись.

— Скажи, почему вы так долго живете? Что за проклятие лежит на корабле? Ты все время говоришь загадками, — Соню внезапно снова липкой волной окутал страх.

— А зачем нам умирать? Мы по-своему любим жизнь, — улыбнулся Элай. — Да подумаешь, триста или четыреста лет, разве это много, — неожиданно горячо продолжил он, — у меня столько энергии, я еще считай и не жил, все эти бесконечные штормы не считаются.

— Расскажи мне о своем прошлом, мне ужасно любопытно, — сказала Соня.

У нее мелькнула мысль все-таки заставить его все объяснить, но она поняла, что это бесполезно. Судя по тому, что он будет рассказывать, можно будет понять, врет Элай или нет.

— Я же тебе уже рассказывал о своем детстве.

— Я тогда уснула и почти ничего не помню.

— Ну, хорошо, у меня была крайне интересная жизнь, и о ней можно говорить без конца, — Элай улыбнулся.

— Это шутка? — спросила Соня.

— Не совсем, — вздохнул ее собеседник.

«Я, наверно, веду себя как развратная женщина, — думала София. — А кто вообще определил, что такое нравственность? Ведь это понятие меняется с течением времени. Когда-то были одни нормы, теперь другие, и совесть человека тоже подстраивается под общественную мораль. Да, я понимаю, что, скорее всего, существует высший разум. Однако, кто доказал, что ему есть какое-то дело до того как мы живем? Но тогда почему все-таки нельзя полностью избавиться от нравственных мучений и сожалений о своих поступках?»

У молодого, если его так можно было назвать, человека, быстро билось сердце. Какая девочка! Что же придумать, ведь большую часть его жизни пересказывать нельзя. Элай видел очень много плохого, но он сохранил свежесть чувств и какую-то внутреннюю чистоту, несмотря на напускной цинизм. Он в пятнадцать лет отправился в первое плавание. В его память врезались многочасовые вахты, грубые развратные люди, долгие ночи на корабле в шторм, тесный кубрик, вонь и грязь, изнурительные вахты, постоянный скрип мачт, от которого невозможно заснуть. Это был настоящий ад на земле.

Элай до сих пор в глубине души мечтал встретить настоящую очень большую любовь, сильное взаимное чувство, которого у него никогда не было. А еще он чувствовал, что у него нет родины. Он был гражданином мира. Как и все цыгане, где-то в глубине души одиноким и бесприютным. Элай очень хорошо умел петь цыганские песни, страстные загадочные волнующие. Нередко в его голове звуки сами собой складывались в прекрасные мелодии, которые заставляли забыть обо всех горестях и погрузиться в волшебный мир грез, образов и фантазий. И тогда он жалел, что не умеет записывать ноты на бумагу.

В детстве ему казалось, что жизнь будет всегда простой и понятной, табор со своим укладом жизни и законами, песни у костра, гадания, забота своего клана. Больше всего он любил вечер, когда обязательно разводили костры, женщины пели песни и готовили еду, дети играли, а мужчины вели серьезные разговоры за вином. Элай мог бесконечно смотреть на языки пламени и мечтать, мечтать обо всем на свете.

Тогда у него было ощущение, что жизнь это прекрасная тайна и он, ребенок, обязательно когда-нибудь поймет все на свете и сердце замирало от сладкого неясного предчувствия. Элай привык, что его родина это дорога, песни, родные и друзья. Весь табор был большой семьей, где строго соблюдали цыганский закон, детей очень любили и заботились о них, старались угостить и согреть. У цыган был культ материнства и детства, большое уважение к старшим. Элай чувствовал себя защищенным. Во время эпидемии ему пришлось для спасения своей жизни покинуть табор, где уже было много зараженных чумой. Никакими словами невозможно передать его горе и страх, чувство одиночества и беспомощности, когда он, маленький ребенок, остался один.

Когда его подобрали монахи, все изменилось. Элая приютили в монастыре Тихелкерк младших братьев капуцинов в Амстердаме.

Монастырь располагался на живописной равнине. Посередине был высокий собор в готическом стиле, шпиль уходил в бездонное синее небо. Огромные витражи, длинные ряды скамеек. Таинственная тишина в храме. Серые строгие здания, суровое убранство келий с высокими узкими окнами, которые как будто смотрели в другой мир. Тихие монастырские, вымощенные камнем, дорожки. Монахи в черных плащах с капюшонами напоминали странников.