Солнце слепых - Виорэль Михайлович Ломов Страница 34

скорее гладкое полотно, по которому были вышиты жизни. Со временем она научилась видеть множество дорог и тропинок, которые вели каждого человека к каким-то узловым точкам в его судьбе, жизни. Эти узелки неизменно были на одном месте, но пути к ним были, где прямее и короче, где извилистее и непроходимее, где вообще рвались и куда-то пропадали. Каждая дорога вдруг разбивалась на несколько дорожек, а каждая дорожка – на несколько тропинок, и все это, переплетаясь, но не перепутываясь, вело к узелкам, часто пропуская их и перескакивая сразу в последний узел. Гладкое полотно обернулось ковром из живых нитей и одушевленных узоров. Сказка есть о таком ковре.

Когда Фелицата в первый раз открыла книгу (ее никто не обучал читать – она увидела справа саму себя, как она читает их, и, передвигаясь потихоньку налево, дошла до сегодняшнего дня), она стала читать и все поняла. Новые и незнакомые слова не смущали и не пугали ее – она знала им цену. В большинстве своем это были все пустые слова, не имевшие никакого отношения к действительно произошедшим событиям. Люди произносят и записывают столько случайных ненужных слов! Они теряются в этих словах, как в клубах пыли. В школу ей ходить было незачем. Фелицата попросила отца привезти ей книги, и когда она перечислила ему все, что хочет прочитать, тот был глубоко поражен. Но еще сильнее был он поражен, когда она вдруг сказала: «Хотя не надо! Чего их везти, я все равно знаю, что в них написано».

– Так, может, и я так научусь читать? – спросил Федя, проглядывая листы книги в черных пятнышках и черточках.

– Так – не научишься.

Позже она убедилась, что люди не только не видят жизни вообще, но они не хотят даже видеть ее! Вернее, они ее видят такой, какой видит их сердце. Она же тогда сказала, что всей их большой семье грозит беда, и всем соседям, и что им всем надо как можно скорее уезжать из Брест-Литовска. Не послушались. И по сей день думают, что это она накаркала беду.

Вот и сейчас будущее, как всегда, незаметно приблизилось к настоящему, растворилось в нем и ползет уже налево, уносит с собой маленького Федю… Они еще встретятся. Встретятся не раз и не два, шаткие колеса брички пробегут не одну сотню верст, и развеются тонны скрипучего песка и хрустких камней, прежде чем они расстанутся навсегда…

Бедный! Всю жизнь он будет искать меня, будет жадно вглядываться в лица женщин, с которыми его сведет судьба, жадно вслушиваться в их слова и тембр голоса. Он будет страстно желать хоть издали, хоть во сне увидеть, почувствовать меня. Он будет несчастен всю жизнь, и будет всю жизнь счастливым, так как в нем до конца его дней не умрет вера в неизбежность нашей встречи. Но и сколько раз он предаст ее!

Как бы успеть сказать тебе, Феденька, что у тебя будут не только взлеты, но и падения. Как бы успеть сказать тебе, что человек поднимается до тех пор, пока он падает.

***

Каждый день Федя просыпался с мыслью, что сегодня увидит Фелицату. День проходил, а Фелицаты не было, и каждый вечер мальчик ложился спать в уверенности, что это случится завтра утром. Так длилось всю осень, зиму, весну. Длилось, длилось, длилось…

Когда Федя в начале июня увидел, как возле двора Вороновых остановилась подвода, на которой приехали двое, у него безотчетно сжалось сердце. Он впервые в жизни ощутил его присутствие. Федя спрятался за кладку и стал смотреть в щелку между камней, как Воронов сгружает с подводы пожитки, а к Фелицате идет, раскрыв объятья, ее мать и ковыляет Евграф. Встреча прошла на удивление молча, без обычных в таких случаях криков, причитаний, смеха и слез. Евграф только один раз воскликнул:

– Фиса, смотри-смотри, у меня нога уже сгибается!

Федя не заметил, как встал во весь рост и разглядывает соседей. Фелицата взглянула на него, но никак не отреагировала. Воронов завел лошадь и закрыл ворота.

Федя чувствовал себя обиженным. Целый год ждать этого дня, представлять его, думать, что произойдет нечто грандиозное. Что именно – он не знал, но готовился к необычайному всплеску радости во всем мире – радости будет столько, сколько света в небе, сколько воды в ливне. И он так хотел похвастать ей, что научился не только считать до тысячи, а потом и до миллиона, и до миллиарда, и до «сектильона» включительно, а еще и читать, и даже выучил большущее стихотворение на десяти страницах наизусть! Из Блока. И что же? Она даже не улыбнулась ему, даже не помахала рукой!

– Миновали случайные дни и равнодушные ночи, – вздохнул Федя. Он безотчетно чувствовал прелесть этих слов, но в чем она, не мог объяснить себе.

Весь следующий день он провел возле стены на песке, пуская по нему самодельный трактор. Федя закручивал палочкой резинку из трусов, продетую в катушку с насечками, и катушка ползла, оставляя бороздку. И пока она ползла, можно было думать о Фелицате. Фелицата так и не появилась на дворе. На второй и третий день – то же. На четвертый день мальчик в самое пекло поплелся на речку. Вид реки и коров на песке только добавил в его душу уныния. Он так мечтал прийти сюда с Фелицатой! Вон там прыгнуть в воду, накупаться до икоты и затем полежать на горячем песке! Там стояла в воде по грудь корова и лениво била по воде хвостом. А еще бы он прочел Фелицате: «Дальше вижу дружину на огромных скамьях: кто владеет в забвеньи рукоятью меча…» Федя закинул свой трактор в воду, а потом стал забрасывать его камнями. Потом брякнулся, не глядя, на песок и угодил в свежую коровью лепешку.

За лето Федя так ни разу и не увидел девушку. Ночью на улице возле их двора изредка синели какие-то тени, мыши летучие чертили в темно-синем небе черный узор, и когда они пересекали полную луну, становилось жутко…

А увез ее отец в конце августа. Был дождь, и уже вечерело. У Феди было отвратительное настроение. Он видел, как лошадь машет головой, переступая с ноги на ногу, и как молча грузятся в подводу отец с дочкой. Их никто не провожал.

Фелицата забралась в подводу, Воронов накрыл ее брезентом, вывел лошадь, закрыл ворота. Фелицата не подняла голову и не посмотрела в сторону мальчика, когда проезжала мимо.

«И Ночная Фиалка цветет», – кончил читать Федя большое стихотворение,